Не давал я тебе голодать И до полудня.

Не давал я тебе бедовать. И с полмесяца.

Потом мы с тобой загнали за Алтай из Улух-тахского Сохох-Усун загнали Гучугуртай-Буирух-хана. Преследуя его, мы спустились вниз. по реке Урунгу, и у озера Кичил-баши захватили и уничтожили его. На обратном пути, в Байдарик-бельчире, поджидал нас, с войском наготове, Найманский Коксеу-Сабрах. Из-за вечернего времени мы отложили сражение на утро и ночевали в строю. Но ты, мой хан и отец, велел зажечь огни на своей стоянке и тою же ночью тронулся вверх но Хара-сеулу. Поутру, убедившись что на твоей стоянке никого нет и что ты, таким образом, покинул нас, я тоже ушел, промолвив лишь: 'Они-то, оказывается, хотели вовлечь нас в беду!' Пройдя затем Эдер-Адтайским Бедьчиром, я расположился лагерем в Саари-кеере. Тебя же Коксеу-Сабрах стал преследовать. Он захватил Сангумову семью и весь его народ, да и у тебя, хан и отец, он полонил добрую половину людей и скота, которые находились в Телегетуйских падях. Забрал и ушел. При этом случае, находившиеся у тебя, с народом их, сыновья Меркитского Тохтоа - Худу и Чилаун - поднялись и ушли от тебя в страну Баргучжинскую на соединение со своим отцом. Тогда ты, отец и государь мой, прислал ко мне такую весть: 'Найманский Коксеу-Собрах полонил мой народ. Сын мой, пришли мне на помощь своих четырех витязей-кулюков'. Не мысля так, как ты, я тотчас же по твоей просьбе послал к тебе с войском четырех своих витязей-кулюков: Боорчу, Мухали, Борохула и Чилаун-Баатура. Еще до прибытия этих четырех витязей, Сангум завязал было бой в урочище Улан-хуте. Лошадь под ним была ранена в бедро, и его самого уже схватили, когда подоспели эти мои четыре витязя. Они отбили Сангума, отбили его семью и народ и все это вручили тебе. Тут, хан и отец мой, ты стал выражать свою глубокую признательность. Ты говорил: Вот я получаю в дар от сына своего Темучжина свой утраченный народ, который спасли присланные им его четыре витязя. За какую же вину мою прогневался ты на меня теперь, хан и отец мой? Пошли ко мне посла для объяснения твоего неудовольствия. Если пошлешь, то посылай Хулбари-Хури и Идургена. Если нельзя двоих' то посылай последнего'.

§ 178. Выслушав эту речь, Ван-хан сказал: 'О, погибнуть мне!

Сына ли только забыл я?

Правды закон я забыл.

Сына ли только отверг я?

Долг платежа я отверг.

Если теперь я увижу своего сына да умыслю против него худое, то пусть из меня вот так выточат кровь!' и с этими словами он, в знак клятвы, уколол свой мизинец зеркальным ножичком для сверления стрел и, выточив из ранки берестяной бурачок крови, попросил передать его своему сыну.

§ 179. Чжамухе же, анде своему, Чингис-хан наказывал сказать так: 'Ты из ненависти разлучил меня с ханом и отцом моим. Бывало тому из нас, кто вставал раньше, полагалось пить из синей чаши хана и отца. Вставая раньше, я и получал право пить из нее. Вот ты и возненавидел меня с тех пор из зависти. Осушайте же теперь отцову ханскую синюю чашу! Не много отнимете у меня!' А Алтану с Хучаром он велел сказать: 'Открыто ли вы хотите покинуть меня, или надумали покинуть коварно и лицемерно? Тебе, Хучар, как сыну Некун-тайчжия, мы предлагали быть ханом, но ты ведь сам отказался. И тебе, Алтан, мы предлагали: 'Хутула-хан правил ведь всеми нами. Будь же и ты ханом, ведай всеми, как и отец твой!' - говорили мы. Но ты тоже отказался. Не мог же я повелеть и другим из более высоких по происхождению: 'Будьте ханами вы, Сача и Тайчу, как сыновья Бартан-Баатура'. Итак, не имея возможности возвести в ханы вас, я вами же был наречен ханом и вот правил вами. Но если бы ханами сели вы, то на всех врагов ваших я стремился бы в первых рядах, как алгинчи-передовой. И если бы, с божьей помощью, полонил врагов, то вот как я поступал бы:

Дев и жен прекраснощеких, Меринов статей высоких Вам послушный доставлял бы. При охотничьих облавах Зверя горного добычу Я, стегно к стегну прижав, Вам почтительно сдавал бы. Зверя, что живет в берлогах, Я, бедро к бедру прижав, Вам бы полностью сдавал. Зверя дикого степного, Брюхо к брюху приложив, Вам сдавал бы без изъяна.

* * *

Ныне ж хану и отцу

Верой правдой вам служить!

Вам, как будто, не к лицу

Нерадивыми прослыть.

Рот заткните болтовне,

Будто суть тут вся во мне.

А Трехречье, у истока,

Стерегите пуще ока'.

['Я предоставлял бы вам прекрасноланитных дев и жен, прекрасных статей меринов. Когда бы вы посылали передовым в облаву на тенетного зверя, то я предоставлял бы вам горного зверя стегно к стегну; пещерного зверя - предоставлял бы ляжка в ляжку;

'Ныне служите хорошенько отцу моему - хану. Поговаривают о вашей нерадивости. Не допускайте подобных толков: ведь вы родственники джаотхури (т. е. мои), | Никому не позволяйте стоять (располагаться кочевьем) у истоков Трех рек'.]

Такие слова он приказал сказать им.

180. Еще наказывал он передать младшему брату Тоорилу: 'Причина прозвания 'младший брат вот какова. Вернулись из похода некогда Тумбинай и Чарахай-Линху, вернулись с пленным рабом по имени Охда. У раба Охдая был сын - раб Субегай. Субегаев сын - Кокочу-Кир-саан. Кокочу-Кирсаанов сын - Егай-Хонтохор. Егай-Хонтохоров сын - ты, Тоорил. Чей же улус надеешься ты получить, что так угодничаешь? Ведь моего улуса Алтан с Хучаром, конечное дело, никому не дадут. Только потому ведь и зовут тебя младшим братом.

Только затем, что прапрадеду нашему Предок твой был у порога рабом. Только затем, что и прадеду нашему - Стал по наследству рабом-вратарем.

Вот это я только и хотел сказать тебе'.

§ 181. И еще наказывал он: 'А вот что передайте вы другу Сангуму-анде:

Видно, в рубашке на свет я родился.

Ты ж голышом, как и все, появился.

Наш хан и родитель равно, заботился об нас обоих. Ты же, друг мой Сангум-анда, ревновал и гнал меня, лишь только я появлялся около отца. Теперь же ты обязан и утром и вечером, и входя и выходя от отца и хана вашего, должен ты веселить, а не терзать его сердце. Не мучь же и не расстраивай хана и родителя нашего, не отвращай лица его своими настойчивыми и неуклонными притязаниями стать ханом еще при жизни родителя!' А после этих слов присовокупите: 'Когда ты, друг Сангум-анда, будешь снаряжать ко мне посольство, то шли двоих: Билге-беки и Тодоена. Итак, пусть шлют ко мне по двое от каждого: Родитель-хан, друг Сангум-анда, Чжамуха, Алтан, Хучар, Ачих-Ширун и Хачиун'. Такие посольские речи возложил он на Архай-Хасара и Сукегай-Чжеуна. Когда же эти речи были выслушаны, Сангум сказал: 'Когда это он имел в обычае говорить:

хан-родитель? Не именовал ли он отца старым разбойником? А меня-то, когда он называл меня другом-андой? Не предрекал ли ты мне в будущем закручивать хвосты у туркестанских овец, Тохтоа-боо? Смысл этих его речей понятен, не требует пояснений. Дело идет о войне.¹ Поднимайте же боевое знамя, Бильге-беки и Тодоен! Откармливайте коней - нечего судить-рядить'. Тогда Архай-Хасар сейчас же стал собираться уезжать. А у Сукегай-Чжеуна семья, оказывается, находилась здесь, у Тоорила. Не решаясь поэтому уехать, Сукегай-Чжеун отстал от Архая. Архай же приехал и сообщил Чингис-хану об этих речах.'

§ 182. Тогда Чингис-хан тотчас же ушел с речки Тунге и расположился лагерем при озере Балчжуна. Во время здешней стоянки нам добровольно покорились Горлосцы, после того как Горлосский Цоос-Цаган вступил с нами в переговоры. Здесь же на водопое произошла встреча с Туркестанцем Асаном, который на белом верблюде гнал от Онгудского Алахуш-дагитхури тысячу кладеных баранов и попутно скупал соболей и белок у охотников вниз по течению реки Эргуне.

§ 183. На этой же стоянке при водопое подошел к Чингис-хану и Хасар. Он бросил у Ван-хана свою жену и троих сыновей - Егу, Есунке и Туху, и с несколькими товарищами ушел. В поисках своего старшего брата Чингис-хана он прошел наугад по его следам весь Хараун-чжидунский хребет, но не мог найти его. Далее шел он, питаясь с голоду сухими жилами, пока, наконец, не набрел на него у Балчжуна. На радостях, что с ним теперь Хасар, Чингис-хан предложил отправить к Ван-хану посла. И решили они послать Хариудара-Чжауредайца и Чахурхана-Урянхайца, которым поручили сказать хану-отцу, от имени Хасара, следующее:

'Брата родного я долго искал. Видом, однако, его не видал. Следом за ним неустанно следил, След же его, надо думать, простыл. Голосом громким к нему я взывал, Но без ответа мой голос звучал. Ночью, с рукой в изголовье, лежу, В небо на звезды печально гляжу. Если б у хана я милость снискал, Он бы надежного мужа прислал, К хану обратно помчался бы я:

Там ведь заждалась родная семья'.

['Я потерял всякий след своего старшего брата, которого выглядывал-высматривал. Искал, но и следа (пути бега) его не мог сыскать. Взывал, но никто не внял моему голосу. Смотря на звезды, лежу я с рукою в изголовье вместо подушки. Жена и дети - у хана-отца. Если бы обрел (от хана) верного мужа, то отправился б к хану-отцу'.]

Отправляя с этим поручением Хариудара и Чахурхана, разъяснили им вот что: 'Сейчас же вслед за вами выступим и мы. Условным местом встречи будет урочище Аргал-гоуги на Келурене, куда вы и явитесь на обратном пути, по исполнении поручения'. После того, пустив передовыми Чжурчедая и Архая, Чингис-хан выступил с войском вслед за ними и достиг урочища Аргал-гоуги на Келурене.

§ 184. Хариудар же с Чахурханом прибыли к Ван-хану и от имени Хасара передали ему то, что им было наказано. А Ван-хан в ту пору, оказывается, беспечно пировал, воздвигнув себе золотой терем. На речи Халиудара и Чахурхана он ответил: 'Раз так, пусть себе Хасар приезжает!' И он приказал послать к нему, по общему согласию, верного человека, Итургена. Тотчас же их всех и отправили. Подъезжая к условленному месту, к урочищу Аргал-гоуги, Итурген сразу заметил там, как будто бы, большое скопление людей и круто поворотил назад, но у Хариудара была быстрая лошадь. Хариудар нагнал его, но, не решаясь схватить его, то забегал ему навстречу, то немного приотставал. Тут-то Чахурхан, у которого лошадь была не так хороша на бегу, выстрелом сзади осадил

на круп Итургенову лошадь с золотым седлом. Тогда Хариудар с Чахур-ханом схватили Итургена и доставили к Чингис-хану. Но тот не пожелал с ним разговаривать, а только молвил: 'Это - дело Хасара, отведите его к нему!' Отвели к Хасару, и тот, не проронив ни слова, тут же на месте изрубил его.

§ 185. Хариудар же и Чахурхан сказали Чингис-хану: 'Ван-хан, в совершенной беспечности, пирует и веселится в золотом терему. Двигаясь без остановки день и ночь, мы можем накрыть его внезапным налетом'. Одобрив это предложение, он послал с передовым отрядом Чжаурчедая и Архая. Не делая даже ночных остановок, подошли и окружили Ван-хана в Чжер-кабчигайской пади Чжечжеерских высот. Три дня и три ночи шед бой. Наконец, окруженный со всех сторон, неприятель на третий день сдался. Недоумевали, каким образом Ван-хану с Сангумом ночью удалось спастись бегством. Оказалось, что это - дело рук известного храбреца, Чжиргинца Хадах-Баатура. Сдавшись, Хадах-Баатур явился к Чингисхану и сказал: 'Мы бились три дня и три ночи. Увидав своего природного государя, я подумал: 'Возможно ли схватить его и предать на смерть?' Нет! сказал я себе. Я не могу покинуть своего государя. Буду биться еще, чтобы дать ему возможность прорваться, налегке бежать и спасти свою жизнь. Теперь же, если повелишь умереть - умру, а помилуешь - послужу'. Чингис-хану понравилась речь Хадах-Баатура, и он соизволил сказать в ответ следующее: 'Разве не настоящий муж-воин тот, кто не мог покинуть своего природного государя, кто сражался для того, чтобы дать ему возможность налегке уйти и спасти свою жизнь? Это - человек, достойный дружбы'. И не дозволил его казнить, но милостиво соизволил повелеть: 'За жизнь Хуилдара пусть Хадах-Баатур и сто Чжиргинцев служат его семье. И сыновья их пусть служат детям и внукам Хуилдара. А дочерей своих родители, Чжиргинцы, не должны выдавать замуж по своей воле. Пусть они служат членам семьи Хуилдаровой, как предваряя, так и сопровождая их'. И повелел при этом Чингис-хан, жалуя семью Хуилдара:

'За то, что Хуилдар-Сечен раньше всех произнес слова преданности, повелеваю сиротам его, из поколения в поколение, потомственно пользоваться сиротским жалованьем-абулиха за службу Хуилдара'.

§ 186. Ниспровергнув таким образом Кереитский народ, он приказал раздавать его во все концы. Одну сотню Чжиргинцев он пожаловал за службу Сулдеспу Тахай-Баатуру. Отдавая дальнейшие распоряжения, Чингис-хан отдал Голую Сорхахтани-беки, младшую из двух дочерей Ван-ханова брата Чжаха-Гамбу, а старшую, по имени Ибаха-беки, взял себе. По этой-то причине он не только не позволил разорить Чжаха-Гамбу,

но милостиво позволил ему, со всеми его наследственными крепостными, служить как бы второю оглоблей своей колесницы.

§ 187. И еще изволил повелеть Чингис-хан: 'В награду за подвиг Бадая с Кишлыхом пусть будут у них сменной стражей, кешиктенами, Ван-хановы Кереиты, вместе с золотым теремом, в котором жил Ван-хан, с Винницей, утварью и прислугой при них. И пусть Бадай с Кишдыхом, в роды родов их, пользуются свободным дарханством, повелевая своим подданным носить свой сайдак и провозглашать чару на пирах. Во всяком военном деле пусть они пользуются тою военной добычей, какую только нашли!' И присовокупил: 'Благодаря подвигу Бадая с Кишлихом, подвигу, . который спас мне жизнь, я, с помощью Вечного Неба, ниспроверг Кереитский народ и сел на высокий престол. Пусть же наследники мои на троне вечно, из рода в род, преемственно хранят память о тех, кто совершил подобный подвиг!' Всех вдоволь оделил он Кереитскими пленниками. Тумен-Тубегенцев разобрали дочиста. Целый день разоряли и разбирали Одон-Дунхаитов и все еще не покончили с ними. А кровавых разбойников Чжиргинских богатырей так и не могли полностью размельчить и разобрать. По таковом истреблении Кереитского племени, зазимовали в ту зиму на урочище Абчжя-кодегери.

§ 188. Непокорные же Ван-хан с Сангумом спасались бегством. Ван-хан, намереваясь напиться, подошел к речке Некун-усун в урочище Дидик-сахал и как раз наткнулся на караул Найманов под командой Хорису-бечи. Хорису-бечи схватил Ван-хана. Тот стал уверять его, что он Ван-хан, но Хорису-бечи, не зная его в лицо, не поверил и тут же убил. Чтобы не попасть в Дидик-сахальский Некун-усун, Сангум пошел в обход и забрел в пустыню. В поисках за водой, Сангум увидал хуланов, которые стояли, отбиваясь хвостами от оводов. Он стал подбираться к ним. При Сангуме же был только его конюший Кокочу с женой. Только трое их и было всего. Тут-то Кокочу вдруг вскачь повернул домой, уводя с собою и Сангумова мерина. А жена говорит ему:

'Что ж от хана ты бежал? 'Мой Кокчу' тебя он звал. Сладко ел ты, сладко пил, Шитый золотом ходил!'

И стала, было, жена его отставать. 'Уж не собралась ли ты спутаться с Сангумом?' - говорит ей Кокочу. - 'Пусть же, - говорит она, - пусть я буду по вашему баба с собачьей мордой, но ты должен вернуть ему хоть золотую чашку его, в чем бы ему воды-то хоть напиться'. Тогда Кокочу швырнул назад золотую чашку и поскакал дальше, крикнув лишь: 'Получай свою золотую чашку!' Вскоре же они вернулись домой. Явившись к Чингис-хану, конюший Кокочу первым делом похвалился, что вот-де я вернулся, бросив Сангума в пустыне. Потом он рассказал все, как было. Государь же, взыскав своею милостью жену его, самого Кокочу приказал зарубить и выбросить. 'Этот самый конюх Кокочу явился ко мне, предав так, как он рассказывал, своего природного хана! Кто же теперь может верить его преданности?' - сказал Чингис-хан.

§ 189. Гурбесу, мать Найманского Таян-хана, говорила: 'Ван-хан ведь был древнего ханского рода. Пусть привезут сюда его голову. Если это действительно он, мы принесем ей жертву'. Послали к Хорису-бечи, и тот отрезал и доставил его голову, которую и опознали. Разослали большую белую кошму и, положив на нее голову, стали совершать пред нею жертвоприношение, сложив молитвенно ладони и заставив невесток, совершая положенную для них церемонию, петь под звуки лютни-хура. Как вдруг голова при этом жертвоприношении рассмеялась: 'Смеешься!' - сказал Таян-хан и приказал вдребезги растоптать голову ногами. Тогда Коксеу-Оабрах и говорит: 'Вы же ведь приказывали отрезать голову покойного хана и доставить ее сюда; с чем же это сообразно самим же и попирать ее ногами? Недаром наша собака что-то не к добру начала лаять. Говаривал, бывало, Инанча-Билге-хан:

'Жена молода,

А я уж старик.

Таян же, мой сын,

Мне даром чудесным

Молитвы ниспослан.

Увы! Благодетельным духом

Торлуком ниспосланный сын мой!

И сонмом вельмож знаменитых

И смердов несметной семьею

Тебе ли, нездешнему, править?'

['Жена молода, а я состарился. Этого Таяна родила по молитвам. Ах, сын мой, которого произвел на свет Торлук (гений-хранитель). Сможешь ли ты пещись и править благородными, а также и многочисленными холопами-чернью моего улуса?']

Не к добру что-то стада лаять у нас собака. Прозорливо правит наша государыня Гурбесу. Но ты, хан мой Торлук-Таян, ты больно изнежен. Нет у тебя других ни забот, ни сноровки, кроме птичьей охоты да звериных облав!' Стерпев эти слова, Таян-хан говорит: 'Сказывают, что в северной стороне есть какие-то там ничтожные монголишки и что они будто бы напугали своими сайдаками древлеславного великого государя Ван-хана и своим возмущением довели его до смерти. Уж не вздумал ли он, Монгол, стать ханом? Разве для того существует солнце и луна, чтобы и солнце и луна светили и сияли на небе разом? Так же и на земле. Как может быть на земле разом два хана? Я вот выступлю и доставлю сюда этих, как их там, Монголов!' Тут мать его, Гурбесу, и говорит: 'Еще чего не хватало!

Костюм у Монголов невзрачен на вид, От них же самих нестермимо смердит.

Пожалуйста, подальше от них! Пожалуй, что их бабы и девки годятся ''еще доить у нас коров и овец, если только отобрать из них которые получше да велеть им вымыть руки и ноги!' - 'Ну, хорошо! - говорит Таян-хан. -

Каковы бы там ни были эти Монголы, мы пойдем и доставим сюда их сайдаки'.

§ 190 На эти слова Коксеу-Сабрах заметил: 'Очень уже надменно вы говорите! Ах, Торлух-хан! Надо бы воздержаться. Приличны ли такие речи?' И долго еще отговаривал его Коксеу-Сабрах, но он отправил к Онгудскому Алахуш-дигитхури посла, по имени Торбидата, с таким сообщением: 'Оказывание что там на севере есть какие-то шчтожные Монголы. Будь же моей правой рукой. Я выступлю отсюда, и мы соединимся. Отберем-ка у этих, как их там, Монголов их сайдаки!' Алахуш-дигитхури ответил: 'Я не могу быть твоею правой рукой'. Дав ему такой ответ, Алахуш-дигитхури отправил к Чингис-хану посла, по имени Ю-Хунана, и сообщил: 'Найманский Таян-хан собирается притти и отобрать у тебя сайдаки. Он присылал просить меня быть у него правой рукою, но я отказался. Теперь же посылаю тебя предупредить. А то, чего доброго, явится он, и не остаться бы тебе без сайдаков!' Как раз в это время Чингис-хан охотился в степи Темен-кеере. Когда пришел с вестями от Алахуш-дигитхури его посол Ю-Хунань, облавы шли вокруг урочища Тулкин-чеуд. Тут же на охоте стали совещаться, как быть, причем многие указывали на отощалость наших коней и недоумевали, что теперь делать. Тогда Отчигин-нойон говорит: 'Так неужели можно отговариваться словами вроде того, что наши кони тощи? У меня кони - жирны! Ужели спокойно выслушивать подобные речи?' Затем слово взял Бельгутай-нойон. Он сказал вот что:

'Жизнь мне нужна ли, если с живого

Снял неприятель сайдак у меня?

Разве не лучше для воина-мужа

В битве погибнуть и кости сложить свои

Рядом с сайдаком и луком своим?

'Царство великое, подданных множество':

Найманов дерзость вот чем питается!

Если ж на эти надменные речи

Мы им ответим внезапным ударом,

Трудно ли нам их сайдаки отнять?

Выхолить надо несметный табун им:

Где же тут в срок к выступленью успеть?

Нужно дворцы да хоромы грузить:

Как же им срока не пропустить?

Разве спасаться в горы высокие

Толпы Найманские не побегут?

Раз попустили мы дерзкие речи,

Что же тут думать, что тут гадать?

Тотчас же на-конь, Монгольская рать!'

['Если, заживо, попустить 'товарищу' отнять свой сайдак, то какая польза и живу быть? Не добро ли рожденному мужем лечь костьми рядом со своим луком и прахом витязей? Найманпы хвастают, уповая на то, что улус их велик и многолюден. А трудно ли нам у них у самих позабирать сайдаки, выступив в поход не мешкая. Если же выступят

они, то не пристанут ли у них кони и не опозднятся ль они? Не опозднятся ль они, взваливая себе на плечи свои юрты-дворцы? Не побежит ли многолюдье их спасаться в высокие (горные) страны? Как можно усидеть при подобных надменных речах их? На коней не медля!']

§ 191. Понравилось это слово Бельгутая Чингис-хану. Остановив охоту, он выступил из Абчжиха-кодегера и расположился лагерем по Халхе, в урочища Орноуйн-кельтегай-хада. Произвели подсчет своих сил. Тут он составил тысячи и поставил нойонов, командующих тысячами, сотнями и десятками. Тут же поставил он чербиев. Всего поставил шесть чербиев, а именно: Додай-черби, Дохолху-черби, Оголе-черби, Толун-черби, Бучаран-черби и Сюйкету-черби. Закончив составление тысяч, сотен и десятков, тут же стад он отбирать для себя, в дежурную стражу, кешиктенов:

80 человек кебтеулов, - ночной охраны, и 70 человек турхаудов, - дневной гвардейской стражи. В этот отряд по выбору зачислялись самые способные и видные наружностью сыновья и младшие братья нойонов, тысячников и сотников, а также сыновья людей свободного состояния (уту-дурайн). Затем была отобрана тысяча богатырей, которыми он милостивейше повелел командовать Архай-Хасару и в дни битв сражаться пред его очами, а в обычное время состоять при нем турхах-кешиктенами. Семьюдесятью турхаудами поведено управлять Оголе-чербию, по общему совету с Худус-Халчаном.

§ 192. Кроме того, Чингис-хан издал такое повеление: 'Стрельцы, турхауты, кешиктены кравчие, вратари, конюшие, вступая в дежурство утром, сдают должность кебтеулам перед закатом солнца и отправляются на ночлег к своим коням. Кебтеулы, расставив кого следует на дежурство при вратах, несут ночную караульную службу вокруг дома. Наутро, в ту пору, когда мы сидим за столом, вкушая суп-шулен, стрельцы, турхауты, кравчие и вратари, сказавшись кебтеулам, вступают каждый в свою должность и располагаются по своим постам. По окончании своего трехдневного и трехнощного дежурства, они сменяются указанным порядком и, по истечении трех ночей, вступают ночными кебтеулами и несут караульную службу вокруг'. Итак, покончив с составлением тысяч, поставив чербиев, учредив отряд кешиктенов в 80 кебтеулов и 70 турхаудов, отобрав богатырей для Архай-Хасара, он выступил в поход на Найманский народ с урочища Орноуйн-кельтегай-хада на Халхе.

§ 193. Выступив, по окроплении знамени, 16-го числа первого летнего месяца, в красный день полнолуния года Мыши (1204), он послал передовыми-алхумчинами Чжебе и Хубилая вверх по реке Келурену. Достигли Саари-кеере, где в истоках Канхархи оказался уже Найманский караул. Начались столкновения караулов, причем Найманам удалось захватить у нашего караула одну пегую лошаденку с плохоньким на ней седлом. Тогда у Найманов пошли разговоры, что-де кони у Монголов совсем тощие. Наши же, задержавшись в степи Саари-кеере, стали совещаться, как быть дальше. Тут Додай-черби внес Чингис-хану такое предложение: 'Наших-то мало. А сверх того, что мало, уже изрядно утомились. Давайте же широко развернемся и постоим в этой степи Саари-кеере, пока не войдут в тело кони. А тем временем пусть по ночам у нас, у каждой живой души, у каждого ратника, зажигается но пяти костров сразу в различных местах. Будем наводить на неприятеля страх множеством костров! Найманов-то, как слышно, много. Но для хана их, который еще никуда из дому не выходил, для хана их и малого довольно. Так мы и Найманов вгоним в пот кострами да и коней своих откормим. А как откормим коней, то сразу же обратим в бегство их караул, разобьем его, прижмем к главному среднему полку и в этой-то суматохе ударим на них. Что скажете на это?' Чингис-хан одобрил это предложение и тотчас отдал по войску приказ зажигать костры. Тотчас армия широко развернулась по степи Саари-кеере, и каждый человек зажег костры в пяти различных местах. Ночью, с высоты у истоков Канхархи Найманские дозорные увидали множество огней и говорят:

'Не сказывали ль нам, что Монголов мало? А костров-то у них больше, чем звезд!' Представили они тогда к Таян-хану пегую лошаденку с плохоньким седлом и докладывают: (Монгольское войско запрудило уже всю степь Саари-кеере. Не прибывает ли их с каждым днем? Огней у них больше звезд!'

§ 194. Таян-хан находился в Канхайском Хачир-усуне, когда пришло это донесение. Получив его, он послал сообщить своему сыну, Кучулук-хану: 'Монгольские кони, как видно, плохи. Но огней у них, доносят, больше звезд. Стало быть, Монголов-то много.

Если с Монголом сейчас нам связаться, Просто ли будет от них отвязаться? Если теперь же сойтись и сразиться, Глазом ведь те не мигнут уклониться:

В щеку коли ты их острым копьем, Черная кровь потечет с них ручьем - С места, однако, Монгол не сойдет. Стоит ли нам в настоящую пору С диким Монголом в сраженье ввязаться?

['если мы теперь же с ними сойдемся, то не будет ли трудно отступить? Стоит ли сейчас связываться с этими свирепыми Монголами, которые глазом не моргнут, когда их рубят в щеку; которые непоколебимы даже и тогда, когда струится их черная кровь? ..']

Известно, что кони у Монголов тощи. Давайте мы сделаем вот что: переправим свой народ на ту сторону Алтая, а сами, подтянувшись и двигаясь налегке,¹ будем продвигать войска слева направо и завлекать их в засаду. Так, вовлекая их в мелкие стычки, мы дойдем до высот южного склона Алтая. За это время наши табуны откормятся. Тогда-то мы, изнурив таким образом Монголов и еще больше истощив их коней, тогда-то мы и ударим² им прямо в лицо!' Ознакомившись с этим планом, Кучулук-хан и говорит:

'Ну, так и есть!³ Эта баба Таян разглагольствует так из трусости. Откуда это у него появилось множество Монголов? Ведь большинство Монголов, с Чжамухой вместе, здесь, у нас!' И велел он через посла ответить отцу такою язвительной и обидной речью:

'Разве не трусости ради своей Так разглагольствует баба Таян, Та, что подальше еще не ходила, Нежели до-ветру баба брюхатая. Дальше еще и не хаживал он, Нежели в поле теленок кружоный'.¹

['Не из трусости ли прислал ты такое предложение, баба Таян, который не выходил из дому даже на расстояние отхожего места для беременной бабы; не доходил даже на расстояние бега кружоного теленка'.]

Выслушав, как его обзывают бабой, Таян-хан и говорит:

'О мой могучий отважный Кучлук!

Пусть он отваги своей не покинет

В день, когда в битве сойдемся с врагом.

Сойтись-то мы сойдемся, а вот легко ли разойдемся!' Тут вступился подчиненный Таян-хана, великий нойон Хорису-бечи, и говорит: 'Твой родитель, Инанча-Билге-хан, равному врагу не показывал ни молодецкой спины, ни конского тылу. Что же ты-то нынче теряешь голову перед завтрашним днем? Если б только знали, что ты такой трус, так лучше бы привезли сюда твою мать, - даром, что она женщина! Разве не управилась бы она с войском? Устарел у тебя бедняга Коксеу-Сабрах, и что за негодное управление стало у нашего войска! Разве не видно, что пробил час счастливой судьбы для Монголов? Ах ты, Торлук-хан, никчемный ты, видно, человек!' И он ударил по своему сайдаку и, показав тыл, ускакал. § 195. Разгневался на эти слова Таян-хан и говорит:

'Что смерть, Что страданья, Не все ли равно?

Итак - в бой!' И он тронулся с Хачир-усуна, прошел вниз по Тапиру, переправился через Орхон и, следуя нижним склоном Наху-гуна, подошел к Чахирмаутам. Тут приближение Найманов заметил Чингис-ханов дозор и тотчас послал ему извещение. Чингис-хан выступил против Найманов со словами: 'Ведь и вреда же бывает от многих так много; а от немногих - аемного!' Наши погнали неприятельский караул. Строясь в боевой порядок наши ратники говорили друг другу:

'Бегом пробежим хоть по терниям, А строем построимся хоть и в озере, Битву же пробьемся хоть долотами!'

['Будем биться, хотя бы пришлось пролезать по тропам через заросли дикой акации - харагана; хотя бы пришлось строиться среди озера; хотя бы пришлось наносить удары долотом'.]

Сам Чингис-хан пошел в передовом отряде, Хасару поручил главные силы центра, а Отчигину поручил тыл с заводными конями. Отойдя от Чахир-маудов, Найманы расположились по южному полугорью Наху-гуна. Наш караул, гоня перед собою Найманский караул, вплотную прижал его к их главным силам на полугорье Наху-гуна. Таян-хан, наблюдая за этим преследованием, обратился кЧжамухе, который принимал участие в походе на стороне Найманов: 'Что это за люди? Они подгоняют так, как волк подгоняет к овчарне многочисленное стадо овец. Что это за люди, которые так подгоняют?' На это Чжамуха, ответил: 'Мой анда Темучжин собирался откормить человеческим мясом четырех псов и привязать их на железную цепь. Должно быть, это они и подлетают, гоня перед собою наш караул. Вот они, эти четыре пса:

Лбы их - из бронзы,

А рыла - стальные долота.

Шило - язык их,

А сердце - железное.

Плетью им служат мечи,

В пищу довольно росы им,

Ездят на ветрах верхом.

Мясо людское - походный их харч,

Мясо людское в дни сечи едят.

С цепи спустили их. Разве не радость?

Долго на привязи ждали они!

Да, то они, подбегая, глотают слюну.

Спросишь, как имя тем псам четырем?

Первая пара - Чжебе с Хубилаем.

Пара вторая - Чжельме с Субетаем'.

['У этих четырех псов лбы - бронзовые, морды - как долото, языки - что шила, сердца - железные, а плети - мечи. Питаются росою, а ездят верхом на ветрах. Во время смертных боев едят они мясо людей, а на время схваток запасаются для еды человечиной' Это они сорвались с цепей и ныне, ничем не сдерживаемые, ликуют и подбегают, брызжа слюной. Это они!' - 'Кто же они, эти четыре пса?' - спросил хан. - 'Это две пары:

Джебе с Хубидаем, да Джельме с Субеетаем'.]

- 'Ну, так подальше, - говорит Таян-хан, - подальше от этих презренных тварей!' и, поднявшись выше остановился на полугорье. Тут заметил Таян-хан, что вслед за ними, ликуя, мчатся и окружают их витязи. И спросил Таян-хан Чжамуху:

'Кто же вон те и зачем окружают? Будто с зарей сосунков-жеребят К маткам своим припустили. Маток они обегают кругом, Жадно к сосцам приникая'.

['А кто эти и зачем окружают их, наподобие жеребят, которые выпущены ране жоутру я теснятся вокруг своих маток, приникая к сосцам их'.]

И Чжамуха отвечал так:

'То по прозванью Манхуд-Урууд.

Страшной грозой для злодея слывут.

Витязя, мужа с тяжелым копьем,

Им, заарканив, поймать нипочем.

Витязя ль, мужа с булатным мечом,

Или в крови своих жертв палача

Свалят, нагнав, и порубят с плеча. ;

Это с восторгом они обступают, Это, ликуя, они подлетают'.

/

['Это - так называемые Уруудцы и Манхудцы, которые, настигая, валят с ног, убивают и ограбляют носящих мечи кровавых грабителей, которые осыпают проклятьями носящих копья: то приближаются они, ликуя и блистая'.]

- 'Лучше всего, - говорит Таян-хан, - лучше сего подальше от этих презренных! И поднимается еще выше на гору. И спрашивает тут Таян-хан у Чжамухи: 'А кто же это позади них? Кто это едет, выдавшись вперед и глотая слюну, словно голодный сокол?' Чжамуха же сказал ему в ответ:

'Тот, кто передним несется один, То побратим мой, анда Темучжин. Снизу доверха в железо одет:

Кончику шила отверстия нет. Бронзой сверкающей весь он залит:

Даже иглою укол не грозит.

Это мой друг, мой анда Темучжин,

Словно голодная птица-ловец,

Мчится, глотая слюну, молодец.

['Это подъезжает мой анда Темучжин. Все тело его залито бронзой: негде шилом кольнуть; железом оковано: негде иглою кольнуть. Разве не видите вы, что это он, что это подлетает мой друг Темучжин, глотая слюну, словно голодный сокол...']

Смотрите же, друзья Найманы. Не вы ль говорили, что только бы увидать вам Монголов, как от козленка останутся рожки да ножки?' Тогда Таян-хан говорит: 'а ну, взберемся-ка по этой пади на гору'. И взбирается повыше на гору и опять спрашивает Чжамуху: 'А кто это так грузно двигается позади него?' Чжамуха 'отвечает:

'Мать Оэлун одного из сынков Мясом людским откормила. Ростом в три сажени будет, ' Трехгодовалого сразу быка он съедает, Панцырь тройной на себя надевает, Трое волов без кнута не поднимут. Вместе с сайдаком людей он глотает:

В глотке у витязя не застревает. Доброго молодца съест он зараз:

Только раздразнит охоту.

Если ж во гневе - не к часу сказать! -

Пустит, наладив стрелу-анхуа он -

Насквозь пройдя через гору, к тому ж

Десять иль двадцать пронзит человек.

Если ж повздорит он с другом каким -

Будь между ними хоть целая степь -

Кеибур-стрелу, ветряницу, наладив,

Все ж на стрелу он нанижет его.

Сильно натянет - на девять сотен алданов сшибет,

Слабо натянет - на пять он сотен достанет.

Чжочи-Хасар прозывается он.

То не обычных людей порожденье:

Сущий он демон - мангус Гурельгу'.

['Мать Оэлун откормила одного своего сына человеческим мясом. Ростом он в три алдана, маховых сажени. Съедает трехлетнюю корову. Одет в тройной панцырь. Трех быков понукают везти его. Глотнет целого человека вместе с колчаном - в глотке не застрянет; съест целого мужика - не утолит сердца. Осердится, пустит стрелу свою, стрелу анхуа, через гору - десяток-другой людей на стрелу нанижет. Поссорится с приятелем, живущим по ту сторону степи, пустит стрелу свою кеибур-ветряницу, так и нанижет того на стрелу. Сильно потянет тетиву - на 900 алданов стрельнет. Слегка натянет тетиву - на 500 алданов стрельнет. Не человеком он порожден, а демоном Гуредыу-мангусом. По прозванью - Хасар. То, должно быть, он!']

- 'Раз так, - говорит Таян-хан, - давай-ка поспешим мы еще выше в гору!' Поднялся выше и спрашивает у Чжамухи: 'А кто же это идет позади всех?' На это говорит ему Чжамуха:

'Будет, наверное, то Отчигин:

У Оэлуны он наименьший сын.

Смелым бойцом у Монголов слывет,

Рано ложится да поздно встает.

Из-за ненастия не подкачает,

А на стоянку - глядишь - опоздает!'

['А это - Отчигин, малыш матушки Оэлун. Слывет он смельчаком. Из-за непогоды не опоздает, из-за стоянки отстанет!']

- 'Ну, так давайте, мы взойдем на самый верх горы!' сказал Таян-хан.

§196. Наговорив таких слов Таян-хану, Чжамуха отделился от Найманов и, отойдя на особую стоянку, послал передать Чингис-хану следующее известие:

'Почти уморил я Таяна словами:

Все выше со страху он лез,

Покуда, до смерти напуган устами,

Он на гору все же не влез.

Дерзай же, анда мой!

Ведь тут

Все в горы спасаться бегут.

['От слов моих падал в обморок, а потом спешил лезть повыше на гору. Разговорами до смерти напуган, на гору лезет. Дерзай анда! Они на гору лезут...']

Никакой стыд не вынудит их больше к сопротивлению, почему я ныне и отделился от Найманов!' Тогда Чингис-хан, в виду позднего вечера, ограничился оцеплением горы Наху-гун. Между тем Найманы тою же ночью вздумали бежать, но, срываясь и соскальзывая с Наху-гунских высот, они стали давить и колоть друг друга на смерть: летели волосы и трещали, ломаясь, кости, словно сухие сучья. Наутро захватили совершенно изнемогавшего Таян-хана, а Кучулук-хан, который стоял отдельно, с небольшим числом людей успел бежать. Настигаемый нашей погоней, он построился куренем у Тамира, но не смог там удержаться и бросился бежать дальше. На Алтайском полугорье наши забрали весь Найманский народ, который находился в состоянии полного расстройства. Тут же сдались нам и все бывшие с Чжамухой: Чжадаранцы, Хатагинцы, Салчжиуты, Дорбены, Тайчиудцы и Унгираты. Когда же к Чингис-хану доставили Таян-ханову мать Гурбесу, он сказал ей: 'Не ты ли это говоришь, что от Монголов дурно пахнет? Чего же теперь-то явилась?' Гурбесу Чингис-хан взял себе.

§ 197. В том же году Мыши (1204), осенью, Чингис-хан вступил в бой с Меркитским Тохтоа-беки при урочище Харадал-хучжаур. Он потеснил Тохтоая, и в Сара-кеере захватил весь улус его, со всеми подданными и жильем их. Но Тохтоа, вместе со своими сыновьями Худу и Чилауном, а также с небольшим числом людей, спасся бегством. Когда, таким образом, Меркитский народ был покорен, Хаас-Меркитский Даир-Усун повез показать Чингис-хану свою дочь, по имени Хулан-хатун. Встречая на пути всякие препятствия от ратных людей и увидав случайно нойона Баридайца Наяа, Даир-Усун сообщил ему, что везет показать свою дочь Чингис-хану. Тогда нойон Наяа и говорит ему: 'Едем вместе и покажем твою дочь Чингис-хану'. Задержал он их и продержал у себя три дня и три ночи. При этом задержку эту объяснял Даир-Усуну так: 'Если ты поедешь как есть один, то в дороге, в такое-то смутное военное время, не только тебя самого в живых не оставят, но так же и с дочерью твоею может случиться недоброе'. Когда же, потом, Даир-Усун, вместе с Хулан-хатун и нойоном Наяа, прибыли к Чингис-хану, он в страшном гневе обратился прямо к Наяа и сказал: 'Как ты смел задержать их? Тотчас же подвергнуть его самому строгому допросу и предать суду!' Когда же его стали было допрашивать, Хулан-хатун говорит: 'Наяа сказал нам, что состоит у Чингис-хана в больших нойонах. А задерживал нас объясняя, что поедем, мол, показать свою дочь хагану вместе. Потому что на дороге, говорит, неспокойно. Попадись мы в руки не нойона Наяа, а к другим каким военным, не иначе, что вышло бы недоброе. Кто знает? Может быть, встреча с Наяа нас и спасла. Если бы теперь, государь, пока опрашивают Наяа-нойона, соизволил вопросить ту часть тела, которая по небесному изволению от родителей прирождена'... Наяа же на допросе показал:

'Хану всегда я служил от души. Жен ли прекрасных, иль дев у врага

Только завидев, я к хану их мчу.

Если иное что было в уме,

Я умереть тут всечасно готов'.

['Что говорил при хане, то и сейчас скажу: нет у меня другого лица против того' что было при хане! Когда попадаются иноплеменные красавицы или добрых статей мерина' я всегда мыслю, что они хановские. Если есть что другое, кроме этого, в мыслях моих, то пусть умру я'.]

Чингис-хану понравились слова Хулан-хатуны. Ее освидетельствовали тотчас же, и все оказалось, как она говорила намеком. Очень пожаловал Чингис-хан Хулан-хатуну и полюбил ее. А так как и слова Наяа-нойона оказались справедливыми, то Чингис-хан милостиво сказал ему: 'За правдивость твою я поручу тебе большое дело'.

§ 198. При покорении Меркитов Огодаю была отдана Дорегене, дочь Худу, старшего сына Тохтоа-беки. У Худу было две дочери: Тугай и Дорегене. Половина же Меркитского улуса, засев в укреплении Тайхая, не сдавалась. Тогда Чингис-хан приказал осадить засевших в крепости Меркитов войском Левой руки под командою Чимбо, сына Сорган-Ширая. Сам же Чингис-хан выступил преследовать Тохтоа-беки, который бежал со своими 1 сыновьями Худу и Чилауном и небольшим числом людей. Зимовал Чингис-хан на южном склоне Алтая. Затем, когда весною, в год Коровы (1205), он перевалил через Алтай и двинулся далее, то у истоков Эрдышской Бухдурмы оказалось стоящим наготове соединенное войско Тохтоа и Кучу лука:

Наиманский Кучулук-хан, потеряв свой улус, решил присоединиться к Меркитскому Тохтоа в то время, когда тот сошелся с ним на пути своего бегства с небольшим отрядом людей. Подойдя к ним, Чингис-хан завязал бои, и тут же Тохтоа пал, пораженный метательной стрелой-шибайн-сумун. Сыновьяего, не имея возможности ни похоронить отца на месте боя, ни увезти его прах с собою, отрезали его голову и спешно отошли. Тут уж было не до общего отпора, и Найманы вместе с Меркитами обратились в бегство. При переправе через Эрдыш они потеряли утонувшими в реке большую часть людей. Закончив переправу через Эрдыш, Найманы и Меркиты с небольшим числом спасшихся пошли далее разными дорогами, а именно Наиманский Кучулук-хан пошел на соединение с Хара-Китадским Гур-ханом на реку Чуй, в страну Сартаульскую, следуя через землю Уйгурских Хурлуудов. А Меркитские Тохтоаевы сыновья, Худу, Гал, Чилаун, как и все прочие Меркиты, взяли направление в сторону Канлинцев и Кипчаудов. Возвратясь оттуда через тот же Арайский перевал, Чингис-хан расположился лагерем в Ауруутах. Тем временем Чимбо вынудил к сдаче Меркитов, сидевших в крепости Тайхал. Этих Меркитов, но повелению Чингис-хана, частью истребили, а частью роздали в добычу ратникам. Но тут попытались восстать и бежать из Ауруутов также и те Меркиты, которые ранее добровольно покорились. Находившиеся в Ауруу-тах наши кетченеры-домочадцы подавили это восстание. Тогда Чингис-хан приказал пораздавать всех этих Меркитов до единого в разные стороны. 'Это им за то, - говорил он, - за то, что мы, ради покорности их, позволили им жить как раньше жили; а, они еще вздумали поднимать восстание!'

§ 199.

В том же, Воловьем, году Чингис-хан

Отдал приказ воеводе Субетаю

Всех сыновей Тохтоая Меркитского -

Гала, Худу с Чилауном - поймать.

Слал он его в колеснице окованной,

Требовал всех беглецов отыскать.

Слово ж в напутствие так говорил:

'Выйдя из боя бежали Меркиты.

Так иногда и с арканом хулан,

Так и олень со стрелою уйдет.

Пусть же хоть с крыльями будут они,

Пусть в поднебесье высоко летят,

Ты обернись тогда соколом ясным,

С неба на них, Субетай, ты ударь.

Пусть обернутся они тарбаганами,

В землю глубоко когтями зароются.

Ты обернися тут острой пешнёй,¹

Выбей из нор их и мне их добудь.

В море ль уйдут они рыбой проворной

Сетью ты сделайся, неводом стань,

Частою мрежей слови их, достань.

Ты перережь мне и горы высокие,

Вплавь перейди мне и реки широкие.

Но береги ты коней у служивых,

Помни о дальней дороге-пути.

Так же и харч сберегай им разумно.

Конь обезножит - так поздно жалеть

Кончится харч - его поздно беречь.,

Зверь в изобилии будет в пути.

Ты ж понапрасну народ не томи

И на облавы их зря не гони,

Чаще умом ты вперед забегай.

В меру такую должна быть облава,

К общим котлам чтоб была лишь приправа.

Кроме ж законных облав, не вели

Коням подхвостник к седлу ты вязать:

Люди пусть вольною рысью идут,

Оброти скинув, узду опустив.

Как же иначе ты сможешь скакать?

Если ж такой распорядок уставишь,

То виноватых нещадно ты бей.

Тех же, кто наши указы нарушит,

К нам ты и шли, коли знаем их мы.

Тех же, кто явственно нам неизвестен,

Там же на месте ты казнью казни.

Так поступайте, как будто бы вас

Только река от меня отделяет.

Вы и помыслить не смейте о том,

Будто бы горные дали меж нами.

Если же Вечное Синее Небо,

Силу и мощь вам умножа,

В руки предаст вам сынов Тохтоа,

К нам посылать их не стоит труда, '

Там же на месте прикончить их'.

Лично к Субетаю вновь обратись,

Молвил ему государь Чиигис-хан:

'Вот почему посылаю тебя.

Есть три Меркитские рода. Из них

В детстве напуган я был Удуитским:

Трижды он гору Бурхан облагал.

Ныне же враг ненавистный бежал,

Клятвой поклявшись о мщеньи.

Пусть далеко - до конца достигай,

Пусть глубоко он - до дна доставай!

Вот для чего я, в поход снаряжая,

Всю из железа коляску сковал;

Вот для чего я, людей ободряя,

Строгий наказ сего года вам дал.

Так поступай ты у нас за глазами

Как поступал пред моими очами.

Так же служи ты, отъехав далеко,

Как и вблизи ты служил без упрека.

Будет тогда вам удачлив поход:

Помощь придет к вам с небесных высот!'

[В том же году Коровы (1205) отдавал Чингис-хан приказ. Посылал он Субеетая посылал в железной колеснице преследовать Тогтогаевых сынов, Худу, Гал, Чилауна и прочих. Посылая же, наказывал Чингис-хан Субеетаю: 'Тогтогаевы сыны, Худу, Гал, Чилаун и прочие, в смятении бежали, отстреливаясь. Подобны они заарканенным диким коням-хуланам иди изюбрям, убегающим со стрелой в теле. Если бы к небу поднялись, то разве ты, Субеетай, не настиг бы, обернувшись соколом, летя как на крыльях. Если б они, обернувшись тарбаганами, даже и в землю зарылись когтями своими, разве ты,. Субеетай, не поймаешь их, обернувшись пешнею, ударяя и нащупывая. Если б они и в море ушли, обернувшись рыбами, разве ты, Субеетай, не изловить их, обернувшись сетью-неводом и ловя их. Велю тебе, потом, перевалить через высокие перевалы, переправиться через широкие реки. Памятуя о дальней дороге, берегите у ратников коней их, пока они еще не изнурены. Берегите дорожные припасы, пока они еще не вышли. Поздно беречь коней, когда те пришли в негодность; поздно беречь припасы, когда они вышли. На пути у вас будет много зверя. Заглядывая подальше в будущее, не загоняйте служивых людей на звериных облавах. Пусть дичина идет лишь на прибавку и улучшение продовольствия людей. Не охотьтесь без меры и срока. Иначе, как для своевременных облав, не понуждайте ратных людей надевать коням подхвостные шлеи. Пусть себе ездят они, не взнуздывая коней. Ведь в противном случае как смогут у вас ратные люди скакать? Сделав потребные распоряжения, наказывайте нарушителей поркою. А нарушителей наших повелений, тех кто известен нам, высылайте к нам, а неизвестных нам - на месте же и подвергайте правежу. Наступайте так, будто бы нас разделяет только река. Но не мыслите инако и особо, будто бы вас отделяют горные хребты (будто бы вы 'за горами - заделами'). Не мыслите один одно, Другой - другое. Тогда Вечное Небо умножит силу и мощь вашу и предаст в руки ваши Тогтогаевых сыновей. К чему непременно хлопотать о доставке их к нам? Вы сами прикончите их на месте'. И еще наказывал Чингис-хан Субеетаю: 'Посылаю тебя в поход ради того, что в детстве еще я трижды был устрашаем: будучи обложен на горе Бурхан-халдун Удуитами, из трех Меркитов. Эти столь ненавистные люди ушли опять, произнося клятвы. Достигайте же до конца далекого, до дна глубокого'. Так, возбуждая дух его к преследованию, приказал он выковать ему железную колесницу и в год Коровы напутствовал его в поход словами:

'Если вы будете поступать и мыслить за глазами у нас так, как бы на глазах наших, вдали - как будто бы вблизи, то Вечное Небо будет вам покровительствовать!']

§ 200. Когда было покончено с Найманами и Меркитами, то и Чжамуха, как бывший вместе с ними, лишился своего народа. И он также стал бродить и скитаться с пятью сотоварищами. Убили как-то, взобравшись на гору Танлу, убили дикого барана, зажарили его и ели. Тут Чжамуха и говорит своим сотоварищам: 'Чьи и чьи сыновья, каких родителей сыновья кормятся теперь вот так охотой за дикими баранами!' Тогда пять спутников Чжамухи, тут же за едой, наложили на него руки да и потащили к Чингис-хану. Приведенный к Чингис-хану, Чжамуха сказал им: 'Приказываю вам доложить государю вот как:

Собралася галка,

Загадала черная

Селезня словить.

Вздумал простолюдин,

Чернокостный раб,

На его владыку

Руку поднимать.

Друг мой, государь мой.

Чем же наградишь?

Мышеловка¹ серая

Курчавую утку

Собралась словить.

Раб и домочадец

Вздумал государя

Своего предать.

Друг ты мой священный,

За отцеубийство

Чем ты наградишь?'

['Черные вороны вздумали поймать селезня. Рабы-холопы вздумали поднять руку на своего хана. У хана, анды моего, что за это дают? Серые мышеловки вздумали поймать курчавую утку. Рабы-домочадцы на своего природного господина вздумали восстать, осилить, схватить. У хана, анды моего, что за это дают?']

На эти слова Чжамухи, Чингис-хан изволил ответить: 'Мыслимо ли оставить в живых тех людей, которые подняли руку на своего природного хана? И кому нужна дружба подобных людей?' И тотчас же повелел: 'Аратов, поднявших руку на своего хана, истребить даже до семени их!' И тут же на глазах у Чжамухи предал казни посягнувших на него аратов. И сказал Чингис-хан: 'Передайте вы Чжамухе вот что:

Вот и сошлись мы. Так будем друзьями.

Станем в одной колеснице оглоблями.

Разве помыслишь тогда своевольно отстать ты?

Напоминать мы забытое станем друг другу,

Будем друг друга будить, кто заспится.

Пусть ты иными путями ходил,

Все же ты другом священным мне был.

Если и бились подчас не на шутку,

Дружеским сердцем ты горько скорбел.

Пусть иногда не со мною ты был,

Все же в дни битв роковых

Сердцем, душой ты жестоко болел.

Вспомним, когда это было меж нами.

В ночь перед битвой в песках Харгальчжит,

Мне предстоявшей со всем Кереитом,

Ты мне Ван-хановы речи сполна

Передал, сил расстановку раскрыл мне.

Но и другая услуга твоя - первой не меньше была.

Помнишь, как образно ты извещал:

Наймана словом своим уморил я, На смерть его своим ртом напугал!'.

['Вот мы сошлись с тобою. Будем же друзьями. Сделавшись снова второю оглоблей у меня, ужели снова будешь мыслить инако со мною? Объединившись ныне, будем приводить в память забывшегося из нас, будить - заспавшегося. Как ни расходились наши пути, всегда все же был ты счастливым, священным другом моим. В дни поистине смертных битв болел ты за меня и сердцем и душой. Как ни инако мыслили мы, но в дни жестоких боев ты страдал за меня всем сердцем. Напомню, когда это было. Во-первых, оказал мне услугу во время битвы с Кереитами при Харахалджит-элетах, послав предупредить меня о распоряжениях (перед боем) Ван-хана; во-вторых, ты оказал мне услугу, образно уведомив меня о том, как ты напугал наймана, умерщвляя словом, убивая ртом'.]

§ 201. Когда эти слова передали Чжамухе, он ответил так:

л

'Некогда в юные дни, В счастливом Чжубур-хорхонаке, Братство свое мы скрепили. Трапезе общей вовек не свариться, Клятвам взаимным вовек не забыться! Помнишь одним одеялом с тобой

Ночью мы дружно делились.

Нас разлучили завистники злые,

Подлые слуги коварно поссорили.

Думал потом в одиночестве я:

'Мы же от сердца ведь клятвы твердили!'

Другу в глаза я не мог посмотреть -

Жег меня теплый очей его взгляд,

Будто бы к сдернутой коже с лица

Кто беспощадный рукою коснулся.

Думал я: 'Клятвой ведь мы незабвенной клялись!

Будто мне кожу содрали с лица,

Жег меня взгляд проницательных глаз,

Глаз Темучжина правдивых.

Ныне пожалуй меня государь:

В путь проводи поскорее,

В путь невозвратно далекий.

Я и в дни дружбы с тобою не смог

Все же как должно сдружиться.

Ныне ж, народы окрест замирив,

Всех чужедальних к себе ты склонил.

Ханский престол присудили тебе.

Что тебе ныне от дружбы моей -

Мир пред тобою склонился!

Только ведь сны твои в темную ночь

Буду напрасно тревожить.

Только ведь думы твои белым днем

Я у тру ж' дать буду даром.

Вошью на шее я стал у тебя

Или колючкой в подкладке.

Велеречива жена у меня.

Дальше анды своей мыслью стремясь,

Стал я обузой для друга.

Ныне ведь в целой вселенной прошла,

С краю до края везде пронеслась

Слава об наших с тобой именах.

Мудрая мать у анды моего,

Младшие ж братья и витязи с виду

И с просвещенным умом.

Семьдесят три на конях орлука

Служат в дружине твоей.

Вот чем, анда, ты меня превзошел.

Я ж с малых лет сиротой,

Даже без братьев остался.

Сказывать были жена мастерица.

Верных друзей я не встретил.

Вот почему побежден я андой,

Взысканным милостью неба.

Если меня ты пожалуешь, друг,

Если меня поскорей ты отправишь,

Сердце тогда ты свое, о мой друг,

Сердце свое успокоишь.

Если казнишь, то казни ты меня

Лишь без пролития крови.

Смертным забудусь я сном.

Мертвые ж кости в Высокой Земле

Будут потомкам потомков твоих

Благословеньем во веки.

Ныне же весь я молитва.

Был одинок от рождения я.

Счастьем анды, одаренного всем.

Я побежден и раздавлен.

Этих последних речей моих вы, -

Буду просить - не забудьте.

Утром и вечером их вы всегда

В память мою повторите.

Ныне ж скорей отпустите меня!

Вот вам ответ мой последний'.

['В далекой юности, на урочище Хорхонах-джубур, в ту пору, когда братались мы с ханом, другом моим, ели мы пищу, которой не свариться, говорили речи, которым не забыться, делились одним одеялом. Но вот подстрекнули нас противники, науськали двоедушные, и мы навсегда разошлись. 'Мы ж говорили друг другу задушевные речи!' - думал я, и будто бы кожу содрали с темного лица моего, я не терпел к нему прикосновенья, я не мог выносить горячего взгляда хана, анды моего. 'Говорили друг другу незабвенные слова!' - думал я, и будто бы содрана была кожа с моего кроваво-красного лица, я не мог выносить правдивого взгляда проницательного друга моего. Ныне, хан мой, анда, ты милостиво призываешь меня к дружбе. Но ведь не сдружился же я с тобою тогда, когда было время сдружиться. А теперь, друг, теперь ты замирил все окрестные царства, ты объединил разноплеменные народы, тебе присудили и царский престол. К чему ж тебе дружба моя, когда перед тобою весь мир? Ведь я буду сниться тебе в сновидениях темных ночей; ведь я буду тяготить твою мысль среди белого дня. Я ведь стал вошью у тебя за воротом или колючкой в подоле. Болтлива больно старуха у меня, и в тягость я стал, стремясь мыслью дальше анды. Теперь по всему свету разнеслась слава наших имен, от восхода до захода солнца. У друга моего - умная мать, сам он - витязь от роду; братья - с талантами; да стало у тебя в дружине 73 орлюка - 73 мерина: вот чем ты победил меня. А я, я остался круглым сиротой с одной лишь женой, которая у меня сказительница старины. Вот почему ты победил меня. Сделай же милость, анда, поскорей 'проводи' меня, и ты успокоишь свое сердце. Если можно, мой друг, то, предавая меня смерти, казни без пролития крови. Когда буду лежать мертвым, то и в земле, Высокой Матери нашей, бездыханный мой прах во веки веков будет покровителем твоего потомства. Молитвенно обещаю это. Моя жизнь одинока с самого рождения, и вот я подавлен Великим Духом (Счастливым Духом) многосемейного друга моего. Не забывайте же сказанных мною слов, вспоминайте и повторяйте их и вечером и утром. Ныне поскорей отпустите меня'.]

Выслушав эти слова, Чингис-хан сказал: 'Как ни различны были наши пути, но не слышно было, как будто бы, ни об оскорбительных речах моего друга-анды, ни о покушениях на самую жизнь. И мог бы человек исправиться, да вот не хочет. Гадали уж о предании его смерти, но жребьем то не показано. Человек же он высокого пути. Не должно посягать на его жизнь без основательной причины. Пожалуй что, выставьте ему вот какую причину. Скажите ему: 'Друг Чжамуха, помнишь ли ты, как некогда загнал меня в Цзереново ущелье и навел тогда на меня ужас? Ты тогда несправедливо и коварно поднял брань по делу о взаимном угоне табуна между Чжочи-Дармалой и Тайчаром. Ты напал, и мы бились в урочище Далан-бальчжут. А теперь - скажите - ты не хочешь принять ни предложенной тебе дружбы, ни пощады твоей жизни. В таком случае да позволено будет тебе умереть без пролития крови. Так скажите ему и, позволив ему умереть без пролития крови, не бросайте на позорище его праха, но с подобающей почестью предайте погребению'. Тогда предали смерти Чжамуху и погребли его прах, 'подняли кости его'.

§ 202. Когда он направил на путь истинный народы, живущие за войлочными стенами, то в год Барса (1206) составился сейм, и собрались у истоков реки Онона. Здесь воздвигли девятибунчужное белое знамя и нарекли ханом - Чннгис-хана. Тут же и Мухалия нарекли Го-ваном. И тут же повелел он Чжебею выступить в поход для преследования Найманского Кучулук-хана. По завершении устройства Монгольского государства, Чингис-хан соизволил сказать: 'Я хочу высказать свое благоволение и пожаловать нойонами-тысячниками над составляемыми тысячами тех людей, которые потрудились вместе со мною в созидании государства'. И нарек он и поставил нойонами-тысячниками нижепоименованных девяносто и пять нойонов-тысячников: 1) Мунлик-эциге; 2) Боорчу; 3) Мухали-Го-ван; 4) Хорчи; 5) Илугай; 6) Чжурчедай; 7) Хунан; 8) Хубилай;

9) Чжельме; 10) Туге; 11) Дегай; 12) Толоан; 13) Онгур; 14) Чулгетай; 15)Борохул; 16) Шиги-Хутуху; 17) Гучу; 18) Кокочу; 19)Хоргосун; 20)Хуилдар; 21)Шилугай; 22) Чжетай; 23) Тахай; 24) Цаган-Гова; 25) Алак; 26) Сорхан-Шира; 27) Булган; 28) Харачар; 29) Коко-Цос; 30) Суйкету; 31) Наяа; 32)Чжунсу; 33) Гучугур; 34) Бала; 35)Оронартай; 36) Дайр; 37) Муге; 38) Бучжир; 39) Мунгуур; 40) Долоадай; 41) Боген; 42) Худус; 43) Марал; 44) Чжебке; 45) Юрухан; 46) Коко; 47) Чжебе; 48) Удутай; 49) Бала-черби; 50) Кете; 51) Субеетай; 52) Мунко; 53) Халчжа; 54) Хурчахус; 55) Гоуги; 56) Бадай; 57)Киш-лык; 58)Кетай; 59)Чаурхай; 60)Унгиран; 61)Тогон-Темур; 62)Мегету; 63) Хадаан; 64) Мороха; 65) Дори-Буха; 66) Идухадай; 67) Ширахул; 68) Давун; 69) Тамачи; 70) Хауран; 71) Алчи; 72) Тобсаха; 73) Тунгуй-дай; 74)Тобуха; 75) Ачжинай; 76) Туйгегер; 77) Сечавур; 78) Чжедер; 79) Олар-гурген; 80) Кинкиядай; 81) Буха-гурген; 82) Курил; 83)Аших-гурген; 84) Хадай-гурген; 85) Чигу-гурген; 86) Алчи-гурген; 87 - 89, (три тысячника на) три тысячи икиресов; 90) Онгудский Алахуш-дигитхури-гурген и 91 - 95) (пять тысячников на) пять тысяч Онгудцев. Всего, таким образом, Чингис-хан назначил девяносто пять (95) нойонов-тысячников из Монгольского народа, не считая в этом числе таковых же из Лесных народов.

§203. Однако в этом числе полагаются и ханские зятья. Учредив тысячи и назначив нойонов-тысячников, тут же Чингис-хан повелеть соизволил: 'Пусть позовут ко мне нойонов Боорчи, Мухали и других, которых я намерен пожаловать за особые заслуги!' В юрте же оказался при этом случае один Шихи-Хутуху. Чингис-хан и говорит ему: 'Сходи, позови!' Тогда Шихи-Хутуху ответил: 'А эти Боорчу с Мухалием и прочие

Больше кого потрудились

Больше кого заслужили они?

Чем же я недостоин награды,

В чем недостаточно я послужил

Кажется я с колыбели

Вот до такой бороды

Рос у тебя за порогом высоким

И своего никогда не помыслил.

Помню в штаны еще крошкой пускал,

Но уж стоял у тебя за порогом златым

Вот и усами закрылись уста -

Разве роптал на усталость когда?

Ведь на коленях баюкая,

Сыном растили меня

Рядом постель постилали,

Братом считая родным

[Больше кого же они потрудились? А у меня разве не хватает заслуг для снискания милости? Разве я в чем-либо не довольно потрудился

На коленях укачивая, вырастили ведь меня здесь, как сына. Рядом спать постилали; вырастили ведь здесь меня как брата...']

Итак скажи какую же награду пожалуешь ты мне?' На эти слова Чингисхан ответил Шиги-Хутуху: 'Не шестой ли ты брат у меня? Получай в удел долю младших братьев. А за службу твою да не вменяются тебе в вину девять проступков!' - сказал он и продолжал. 'Когда же с помощью Вечного Неба, будем преобразовывать всенародное государство, будь ты оком смотрения и ухом слышания! Произведи ты мне такое распределение разноплеменного населения государства: родительнице нашей, младшим братьям и сыновьям выдели из долю, состоящую из людей, живущих за войлочными стенами, так называемых подданных (ирген); а затем выдели и разверстай по районам население, пользующееся деревянными дверьми. Никто да не посмеет переиначивать твоего определения!' Кроме того он возложил на Шиги-Хутуху заведывание Верховным общегосударственным судом - Гурдерейн-Дзаргу, указав при этом.: 'Искореняй воровство, уничтожай обман во всех пределах государства. Повинных смерти - предавай смерти, повинных наказанию или штрафу - наказуй'. И затем повелел: 'Пусть записывают в Синюю роспись 'Коко Дефтер-Бичик', связывая затем в книги, росписи по разверстанию на части всеязычных подданных 'гур-ирген', а равным образом и судебные решения. Я на вечные времена да не подлежит никакому изменению то, что узаконено мною по представлению Шиги-Хутуху и заключено в связанные (прошнурованные) книги с синим письмом по белой бумаге. Всякий виновный в изменении таковых подлежит ответственности'. Говорил ему Шиги-Хутуху: 'Как же может приемный брат, как, например, я сам, получать наследственную долю наравне с единокровными младшими братьями? Не благоугодно ли будет кагану выделить мне долю из городов с населением, пользующимся глинобитными стенами?' - 'Сам будешь производить исчисление, сам и сделай это по своему усмотрению!' - ответил на это государь. Добившись для себя таких милостей, Шиги-Хутуху вышел, позвал и ввел нойонов Боорчи, Мухали и прочих.

§ 204. Тогда Чингис-хан, обратясь к Мунлику-отцу, сказал:

'У тебя на глазах я родился.

У тебя на глазах я и рос.

Сколько раз ты покровом мне был,

Благовещий, святой, мой Мунлик.

['Тот, с которым я, рождаясь, будто бы вместе родился; тот, при котором, возрастая будто бы, вместе возрастал, - благовещий, блаженный ты...']

Напомню же. Не удержи меня ты, Мунлик-отец, когда я заночевал у тебя по дороге к заманившим меня хитростью отцу Ван-хану и другу Сангуму не отговори меня ты. отец Мунлик, попал бы я, как говорится, в полую воду да в жаркое полымя. И одну помянутую услугу как забыть и потомкам потомков? В память этой-то заслуги буду сажать тебя на самом высоком месте, вот в этом углу, и усердно буду думать о том, какою бы милостью или наградой взыскать тебя сообразно времени года или месяца. Многая лета тебе, исполать!'^!

§ 205. Потом, обращаясь к Боорчи, Чингис-хан сказал: 'Ты повстречался мне на дороге после трехдневного преследования ограбивших у нас восьми соловых меринов. Ты сказал тогда: 'Я поеду в товарищах, ты ведь и так намучился один. И, не сказавшись даже отцу, ты спрятал в степи свои подойники и кадки, которые служили тебе при подое кобыл, пустил на пастьбу моего куцего светлосолового, посадил меня на своего черногривого белого, сам сел на своего быстрого буланого и, оставив на произвол судьбы свой табун, поспешил со мною. Вместе мы тронулись из степи и еще трое суток шли по следам, пока не подъехали к куреню похитителей соловых и не увидали их на краю куреня. Мы отбили их тут же, грабежом, с тобою вдвоем. Ведь отец твой - богач Наху, а ты у него единственный сын. Что такое знал ты обо мне, что поехал со мною в товарищах? Нет ты оказывал мне услугу, как рыцарь, как герой. Когда же потом, помня все времена об этом, я послал к тебе Бельгутая с предложением моей дружбы, ты и явился ко мне как друг:

На горбуна ты буланого сел,

Серый армяк за седло перекинул.

Как раз в это время пожаловали к нам и три Меркита. Трижды они облагали Бурхан, и ты был в осаде со мною. И еще. Ночевали мы в Далан-нэмургесе, стоя против Татар. День и ночь шел проливной дождь. И вот ночью, чтобы дать мне уснуть, ты, прикрывая меня своим плащом и не давая дождю попадать на меня, как вкопанный простоял до утра, и только единственный раз ты переменил ногу. Это ли не доказательство твоего рыцарства! И стоит ли после того перечислять другие твои рыцарские поступки? Боорчу с Мухалием так и влекли меня вперед, лишь только я склонялся к правому делу, так и тянули назад, когда я упорствовал в несправедливости своей: это они привели меня к, нынешнему сану моему. Сиди же ныне всех выше, и да не вменятся тебе девять проступков. Пусть Боорчу ведает тьмою Правого корпуса, прилегающей к Алтаю'.

§ 206, Затем, обратясь к Мухали, Чингис-хан сказал ему: 'Когда-то, в Хорхонак-чжубуре, мы расположились под тем развесистым деревом, где некогда плясал хан Хутула. По той печати Перста Небесного, которою были запечатлены в ту пору слова Мухали, я вспомнил отца его Гуун-гоа, и вот полностью сбываются слова Мухали. Потому при восшествии на престол и дан ему титул го-ван с тем, чтобы это звание го-вана, т. е. князя языков, усвоялось и потомкам потомков Мухали. Пусть же Мухали Го-ван ведает тьмою Левого корпуса, примыкающей к Хараун-чжидуну'.

§ 207. Сказал Чингпс-хан Хорчию: 'Ты предсказал мне будущее, с юности моей и по сей день в мокроть мок со мною, в стужу - коченел. Ты, Хорчи, помнишь, говорил: 'Когда сбудется мое предсказание, когда Небо осуществит твои мечты, дай мне' тридцать жен. А так как ныне все сбылось, то я и жалую тебя: выбирай себе тридцать жен среди первых красавиц этих покорившихся народов'. И он повелел: 'Пусть Хорчи ведает не только тремя тысячами Бааринцев, но также и пополненными до тьмы Адаркинцами, Чиносцами, Тоолесами и Теленгутами, совместно, однако, с (тысячниками) Тахаем и Ашихом. Пусть он невозбранно кочует по всем кочевьям вплоть до приЭрдышских Лесных народов, пусть он также начальству! над тьмою Лесных народов. Без разрешения Хорчи Лесные народы не должны иметь права свободных передвижений. По поводу самовольных переходов - нечего задумываться!'

§ 208. Затем обратился Чингис-хан к Чжурчедаю: 'Вот главная заслуга твоя. Перед битвой с Кереитами при Харахалчжит-элетах друг Хуилдар произнес обет. Исполнение же его принадлежит тебе, Чжурчедай. Исполняя его, ты, Чжурчедай, ударил на врага. Ты опрокинул всех и Чжиргинцев, и Тубеганцев, и Дунхаитов, и тысячу отборной охралы Хори-Шилемуна. Когда же ты продвинулся до Главного среднего полка, то стрелою -у чумах ты ранил в щеку румяного Сангума. Вот почему. Вечное Небо открыло нам двери и путь. Ведь неизвестно, как повернулось бы дело, если бы Сангум не был ранен. Вот это и есть главная заслуга Чжурчедая. После того, как мы, отступая оттуда, шли вниз по течению Халхи, я чувствовал себя с Чжурчедаем, как за сенью высокой горы. Далее пришли мы к водопою на озере Бальчжуна-наур. Потом, выступая в поход с Бальчжуна-наура, я выслал Чжурчедая с передовым отрядом. В Кереитском походе, мы, восприяв умножение сил от Неба и Земли, сокрушили и полонили Кереитский народ. Когда же мы, таким образом, выключили из объединения главнейший улус, то Найманы и Меркиты пали духом и не смогли уже оказать нам сопротивления. Они были полностью рассеяны и разорены. В погибельной судьбе Меркитов и Найманов уцелел Кереитский Чжаха-Гамбу с улусом своим, благодаря двум своим дочерям. Но он вторично возмутился и ушел. Чжурчедай же заманил его, искусным движением захватил его и прикончил. Таким образом улус Чжаха-Гамбу был отвоеван. Вот это - Другая заслуга Чжурчедая.

Жизнью он жертвовал в сечах кровавых, Изнемогал он в боях роковых'.

['За то, что он в смертном бою жертвовал жизнью своей; за то, что в кровавых сечах изнемогал (не щадил живота').]

И в воздаяние за эти заслуги Чингис-хан отдавая ему супругу Ибаха-беки, сказал ей: 'Я не пренебрегал ни разумом твоим, ни красотою. И если я от сонма находящихся у лона моего и подножия ног моих отдаю тебя, как высшую милость мою к нему, отдаю тебя Чжурчедаю, то это потому, что я памятую о великом долге благодарности. Ведь Чжурчедай

В дни боевые

Щитом мне служил,

А для врагов

Невидимкою был.

Разъединенный народ

Он воедино собрал,

А раздробленный народ

Он в одно тело спаял.

['В дни битв был щитом моим, был щитом моим против врагов; разделенное царство соединил, разъединенное царство собрал...']

И вот за эти-то заслуги и памятуя о законе долга, я и отдаю тебя ему. В грядущие дни сядут на престол мой потомки мои. Пусть же помнят они об этих заслугах, пусть помнят о законе долга и да будут нерушимы мои слова! Сан Ибахи никогда не должен пресекаться!' Потом Чингис-хан обратился лично к Ибахе: 'Твой отец, Чжаха-Гамбу, дал тебе в приданое двух поваров - Ашнк-Темура-бавурчи и Алчих-бавурчи, да две сотни крепостных-инчжес. Теперь ты уходишь к Уруутам. Подари ж мне на память своего Ашик-Темура и сотню людей!' И он принял этот подарок. Потом Чингис-хан сказал Чжурчедаю: 'Вот я отдал тебе свою Ибаху. Не тебе ли и начальствовать над четырьмя тысячами своих Уруутов?'; И он соизволил отдать об этом приказ.

IX. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ. ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ГВАРДИИ

§ 209. Потом говорил Чингис-хан, обратясь к Хубилаю:

'Сильным ты шею сгибал, Борцов на лопатки ты клал.

['Сильным ты пригнетал выю, борцам пригнетал ягодицы...']

А этих вот четверых моих дворовых псов - Хубилая с Чжельме да Чжебе с Субеетаем, когда бывало отправлял в поход, то

Им молвишь: 'Вперед, на врага!' И кремень они сокрушат. ' Назад ли прикажешь подать - Хоть скалы раздвинут они, Бел-камень с налету пробьют, Трясины и топи пройдут.

['Скажешь: 'кюр!' (вперед, нападай) - кремень сокрушали. Скажешь 'гар!' (выходи, отбой) - скалы разделяли, бел-камень дробили, топи пересекали...']

И рассеивались, бывало, все мои тревоги и заботы, когда в надлежащее место я посылал вас, четырех моих дворовых псов Хубилая с Чжельме да Чжебе с Субеетаем, или когда в день битвы около меня четыре моих витязя-кулюка Боорчу с Мухали да Борохул с Чилаун-Баатыром, а впереди, со своими Уруутами и Мангутами, - Чжурчедай с Хуилдаром. Не тебе ль, Хубилай, и стать во главе всего военного дела?' - сказал он и дал повеление. 'А Бедууном, - продолжал он, - Бедууном я недоволен за его упрямство, и потому не дал ему тысячи. Вразуми его ты сам, и пусть под твоим руководством начальствует над тысячью, а потом мы посмотрим!'

§ 210. Генигесскому же Хунану Чингис-хан сказал так: 'Я скажу, чем был для вас этот Хунан. Для вас Боорчу с Мухалием и прочими нойонами, как и для вас Додай с Дохолху и прочими чербиями:

В черную ночь обернется он волком,

Белым же днем - черным вороном станет.

Коли стоянка - не тронется с места,

Коли поход - остановок не знает.

Перед высоким - не знал лицемерья,

Как откровенности - перед врагом.

['Черною ночькг - черным вороном: белым днем - волчьим кобелем оборачивался. Кочевать - так не отжал; отдыхать - так не кочевал. С гордым (знатным) человеком - в другую личину не рядился (не менял лица). С человеком врагом - лица не ронял...']

А потому ничего не предпринимайте, не посоветовавшись с Хунаном и Коко-Цосом!' - сказал он и продолжал: 'Чжочи - мой старший сын, а потому тебе, Хунан, надлежит, оставаясь во главе своих Генигесцев в должности нойона-темника, быть в непосредственном подчинении у Чжочи'. Так повелел он и сказал: 'Эти четверо - Хунан с Коко-Цосом да Дегай с Усун-Евгеном - из таких людей они, которые виденного не скроют, слышанного не утаят'.

§ 211. Обратился тогда Чингис-хан к Чжельмею и сказал: 'При самом моем рождении спустился к нам с Бурхан-халдуна Чжардчиудай-Евген, с кузнечным мехом за плечами и со своим Чжелмеем, малюткой от колыбели. Он подарил для меня собольи пеленки. Вступив в дружину мою вот с каких пор, Чжельме,

Рабом при пороге, Моим вратарем ты служил.

И много заслуг у Чжельме!

О счастья предвестник святой,

. В собольих пеленках рожден;

Родиться - со мной ты родился,

Расти - так со мною ты рос.

За девять проступков взысканья

Минуют тебя, мой Чжельме!'

[О блаженный счастливый Чжелме, родившийся в собольих пеленках! Когда родился я - и ты родился; я рос - и ты рос вместе. Будь же ты свободен от взысканий за девять проступков!']

§ 212. Затем, обращаясь к Тулуну, Чингис-хан сказал: 'Зачем вам, отцу с сыном, ведать отдельными тысячами? Ведь в собирании государства ты трудился словно второе крыло у отца твоего. За собирание царства ты и получил сан чербия. Ныне из тех людей, что стяжал ты своими трудами, составилась тысяча. Тебе и править ею общим советом с Туруханом'. Сказал и отдал повеление.

§ 213. Потом сказал Чингис-хан Онгуру-кравчему: 'Ты ведь был со мною одним куренем. Ты, Онгур, сын Мунгету-Кияна, со своими Чаншиутами и Баяутами, да еще три Тохураута да пять Тархутов. Ты, мой Онгур,

В туман не терял ты дороги,

А в смуту был верен ты мне.

Со мною ты мокнул в ненастье,

Со мною в мороз коченел.

['В туман - не терял дороги, в схватках не отставал ты. В мокроть - мокну! вместе со мной, в стужу - мерз вместе со мной ...']

Какую же ныне награду ты хочешь?' - 'Если мне дозволено, - отвечал Онгур, - если мне дозволено выбирать, то дозволь мне собрать воедино братьев моих Баяутов, которые разбросаны и разметаны по всем концам'. - 'Хорошо - изволил он повелеть, - разрешаю тебе собрать твоих братьев Баяутов. Будь у них тысячником'. И еще сказал Чингисхан: 'Когда вы, двое моих кравчих Онгур и Бороул, так раздаете яства направо и налево, что не обнесены ни те, что сидят направо, ни те, кто сидит налево, тогда я спокоен душой и не першит у меня в горле. Теперь вы будете распределять всем пищу и в походное время. Занимая положенное вам место, внимательно наблюдайте за раздачею яств направо и налево от Великой винницы, сами же помещайтесь прямо напротив Толуна с его помощниками'. И он сам указал им место.

§ 214. Обратился потом Чингис-хан к Борохулу: 'Четверо вас у матери моей: Шиги-Хутуху с Борохулом да Кучу с Кокочуем.

Вас четверых на полу подобрали.

Мать же баюкала вас на коленях,

Словно родных сыновей пестовала.

За ворот каждого кверху тянула -

К людям равнять все старалась, родная.

За плечи каждого кверху тащила -

К мужам равнять все старалась, болезная.

['С полу поднятых на коленях своих нянчила; как родных детей пестовала. За шею тянула - с людьми равняла; за плечи тащила с мужами равняла...']

Воспитывала же вас она с надеждою, что станете вы для ее сыновей дружеской сенью. За то и отблагодарили же вы мою мать! И вот каким другом

был ты мне, Бороху л:

В дальних походах ли,

В ночи ль ненастные

Лечь натощак не давал.

Враг ли напротив нас -

Супу не выпивши

Ты мне уснуть не давал.

['В спешных походах, в ненастные ночи не оставлял меня на ночь голодным. Стояли лицом к лицу с неприятелем, и ты не оставлял меня на ночь без похлебки-шюлюна...']

Потом, когда мы сокрушили ненавистных врагов Татар, этих убийц дедов и отцов наших, когда мы, в справедливое возмездие за их злодеяния, поголовно истребили Татарский народ, примеряя детей их к тележной оси, тогда спасся и скитался одиноким бродягой татарин Харгил-Шира. Но и его голод загнал к нам. Вошел он в материнскую юрту и говорит 'Лишь подаянья прошу я'. А мать говорит ему: 'Раз ты просишь подаянья, то сядь там'. И по ее указанию он сел на край скамьи, стоявшей направо, у дверей. В это время вошел со двора пятилетний Толуй. Когда же потом он стал опять выбегать на двор, Харгил-Шира встал, схватил ребенка под мышку, выскочил и, пошарив на ходу, выхватил нож. А Борохулова жена Алтани в ту пору сидела в материнской юрте, слева. Не успела мать вскрикнуть 'погубит ребенка', как Алтани выскочила, бросилась за Харгил-Шираем, догнала и, ухватив его сзади за косу, другою рукой так рванула его за руку, заносившую нож, что нож выпал. В это время Чжетай с Чжельмеем за юртой резали, распялив, черную комолую корову. Услыхав крики Алтани, Чжетай с Чжельмеем бросились к ней на помощь с топорами в окровавленных руках. Тут же топорами и ножами своими они прикончили Харгил-Ширая. И заспорили тут все трое - Алтани да Чжетай с Чжельмеем. Заспорили о том, кто главный виновник спасения ребенка. Чжетай с Чжельме говорят: 'Не будь нас да не подоспей мы прибежать и уложить его, что могла бы поделать с ним одна женщина, одна Алтани? Ясно, что он успел бы сгубить ребенка. Заслуга-то, выходит, наша!' Алтани же и говорит им:

'Не услышь вы моего крика о помощи, чего бы вам и бежать было? А вот если бы я не догнала его да не вцепилась ему в косу, да не рванула за руку, так что выпал уже занесенный нож, то он непременно успел бы погубить ребенка раньше, чем подоспели бы Чжетай с Чжельмеем'. В конце концов заслугу спасения ребенка оставили за Алтани. Итак, Борохулова жена, его вторая оглобля, спасла жизнь Толую. Далее, в битве с Кереитами при песках Хара-халчжит упал раненый в шейную артерию Огодай. Спешившись около него с отрядом, Борохул стал отсасывать у него из раны запекавшуюся кровь. Он провел ночь около раненого, а утром, так как Огодая невозможно было посадить на коня одного, он сел с ним вместе сундлатом. Обнимая Огодая сзади, он все время отсасывал запекавшуюся кровь, пока благополучно не доставил его на место, издали краснея окровавленными углами своего рта. Так, в благодарность за труды и заботы моей матери, он спас жизнь двоим моим сыновьям! И был он мне таким другом, который не медлил откликнуться на призыв или вопль о помощи. Пусть же не вменяются в вину Борохулу девять проступков!'

§ 215. Затем он обещал пожаловать награды также и женщинам, членам ханского рода..

§ 216. Потом сказал Чингис-хан, обратись к старцу Усуну: 'Усун, Хунан, Коко-Цос и Дегай - из таких людей, которые не скрывают и не таят слышанного и виденного и говорят то, что думают. По Монгольской Правде существует у нас обычай возведения в нойонский сан - беки. В таковой возводятся потомки старшего сына Бодончара, Баарина. Сан беки идет у нас от самого старшего в роде. Пусть же примет сан беки - старец Усун. По возведении его в сан беки, пусть облачат его в белую шубу, посадят на белого коня и возведут затем на трон. Итак, пусть назначает и освещает нам годы и месяцы!'

§ 217. Потом Чингис-хан повелел: 'За то, что друг Хуилдар на брани живот свой положил, пусть получают сиротское пособие даже и потомки потомков его!'

§ 218. Сказал затем Чингис-хан Нарин-Тоорилу, сыну Чаган-гоа:

'Твой отец, Чаган-гоа, пал в бою при Далан-балчжутах от руки Чжамухи, пал, ревностно сражаясь пред моими очами. Пусть же теперь Тоорил, за службу своего отца, получает сиротское пособие'. Тогда Тоорил и говорит: 'Как изволит то ведать государь, мои братья - племя Негус - рассеяны по всем концам. Не будет ли мне оказана милость - собрать воедино моих братьев - племя Негус?' - 'Быть по сему' - отвечал Чингис-хан. 'Не подобает ли тебе и править наследственно собранными воедино твоими братьями, племенем Негус?' - сказал и отдал повеление.

§ 219. Потом Чингис-хан обратился к Сорхан-Шираю и сказал ему:

'В юности моей я был схвачен братоненавистником Таргутай-Кирилтухом. Зная, что я схвачен из-за братской зависти и ненависти, Сорхан-Шира, с сыновьями своими Чилауном и Чимбо, спрятал меня, поручив заботам своей дочери Хадаан. Об этой услуге, об этом вашем благодеянии я не забываю ни темною ночью - во сне, ни белым днем - наяву. Вы же поздновато перешли ко мне от Тайчиудов. Какая же награда вам будет теперь по душе?' Тогда Сорхан-Шира, с сыновьями своими Чилауном и Чимбо, сказал: 'Не благоволишь ли разрешить, пожаловать нам дарханное кочевье? Не предоставишь ли нам в дарханное кочевье Меркитские земли по Селенге? Если же и другая какая милость будет, - на то воля государя Чингис-хана'. На это Чингис-хан сказал: 'Занимайте же вы своим кочевьем Селенгу, Меркитскую землю, и будьте вы ее невозбранными, дарханными пользователями. Дарханствуйте даже до потомков ваших и приказывайте носить свой сайдак и провозглашать у себя чару-оток. Будьте свободны от взысканий за девять проступков'. И затем Чингис-хан обратился с милостивым словом к Чилауну и Чимбо: 'Как мне отблагодарить вас, Чилаун и Чимбо, за те незабвенные слова, которые вы сказали когда-то, Чилаун и Чимбо! Если когда вам понадобится высказать мне свои пожелания, если когда вам придется попросить меня о какой нужде своей, никогда не обращайтесь ко мне через посредников. Сами лично приходите ко мне и сами лично с глазу на глаз высказывайте мне желания свои и просите о нуждах своих!' Так он повелел и присовокупил: 'Дарханствуйте же вы Сорхан-Шира, как и Бадай с Кишлихом, а посему получайте в свое единоличное и нераздельное пользование всю ту добычу, которую найдете в походе ли на врага, или в облавах на дикого зверя. Кто был Сорхан-Шира? Крепостной холоп, арат, у Тайчиудского Тодеге. А кем были Бадай с Кишлыком? Цереновскими конюхами. Ныне же вы - мои приближенные. Благоденствуйте же в вашем дарханстве, велите носить свой сайдак и провозглашать у себя чару-оток'.

§ 220. Потом обратился Чингис-хан к Наяа и сказал: 'Когда Ширгету-Евген схватил, вместе со своими сыновьями Алахом и Наяа, схватил Таргутай-Кирилтуха и вез его к нам, то по дороге, в Кутухулноудах, Наяа сказал: 'Как можно ехать со схваченным нами же природным своим ханом? И вот, по его совету, отпустили Таргутая, не причинив ему никакого зла. А когда затем Ширгету-Евген явился ко мне со своими сыновьями, Наяа-бильчиур сказал: 'Мы наложили, было, руки на своего хана Таргутая-Кирилтуха и везли его к тебе, но потом отпустили его, не смея причинить ему зла, а сами вот пришли предложить свою службу государю Чингис-хану'. Тогда я сказал ему: 'Если бы только вы пришли ко мне со своим ханом, на которого сами же наложили руки, то что бы иное можно было сказать про вас, кроме следующего: какое может быть доверие к крепостным людям после того, как они сами наложили руки на своего природного государя? Но раз вы уверяете, что не посмели причинить зла своему хану, то это значит, что вы памятовали о Законе, о Великой Правде, Еке-Торе'. И я обещал тогда поручить тебе какое-нибудь дело. Теперь я поручил тьму Правого корпуса ведению Боорчу, а тьму Левого корпуса - Мухалию, коему присвоил звание го-ван. Ведай же ты, Наяа, Центральною тьмою'. И он отдал повеление.

§ 221. 'Пусть равно также и Чжебе с Субеетаем начальствуют над теми тысячами, которое они стяжали своими собственными трудами' - сказал он.

§ 222. Тысячу же поручил также и в ведение овечьего пастуха Дегая, приказав набрать ее с разных концов.

§ 223. Потом недоставало людей для плотника Гучугура. Тогда собрали по разверстке с разных концов и просто присоединили их к Мулхалху из племени Чжадаран. 'Пусть Гучугур начальствует тысячей общим советом с Мулхалху' - приказал он.

§ 224. Итак, он поставил нойонами-тысячниками людей, которые вместе с ним трудились и вместе созидали государство; составивши же тысячи, назначил нойонов-тысячников, сотников и десятников, составил тьмы и поставил нойонов-темников; оказав милости нойонам-темникам и тысячникам, достойным этих милостей, о чем были изданы соответствующие указы, Чингис-хан повелеть соизволил: 'В прежние времена наша гвардия состояла из 80 кебтеулсунов и 70 турхах-кешиктенов. Ныне, когда я, будучи умножаем, пред лицом Вечной Небесной Силы, будучи умножаем в силах небесами и землей, направил на путь истины всеязычное государство и ввел народы под единые бразды свои, ныне и вы учреждайте для меня сменную гвардию - кешиктен-турхах, образуя оную путем отбора изо всех тысяч и доведя таковую до полного состава тьмы (10000), считая в ее составе как кебтеулов, так ихорчннов итур-хахов'. К сему повелению следовал указ государя Чингис-хана относительно избрания и пополнения кешиктенов: 'Объявляем во всеобщее сведение по всем тысячам о нижеследующем. При составлении для нас корпуса кешиктенов надлежит пополнять таковой сыновьями нойонов-темников, тысячников и сотников, а также сыновьями людей свободного состояния, достойных при этом состоять при нас как по своим способностям, так и по выдающейся физической силе и крепости. Сыновьям нойонов-тысячников надлежит явиться на службу не иначе, как с десятью товарищами и одним младшим братом при каждом. Сыновьям же нойонов-сотников - с пятью товарищами и одним младшим братом при каждом. Сыновей нойонов-десятников, равно и сыновей людей свободного состояния, каждого, сопровождают по одному младшему брату и по три товарища, причем все они обязаны явиться со своими средствами передвижения, коими снабжаются на местах. В товарищи к сыновьям нойонов-тысячников люди прикомандировываются на местах, по разверстке от тысяч и сотен, для той цели, чтобы усилить составляемый при нас корпус. В том размере, в каком будет нами установлено, надлежит снабжать на местах, по разверстке, отправляющихся на службу сыновей нойонов-тысячников, вне всякой зависимости от того, какую кто из них наследственную долю получил от отца своего или от того имущества и людей, какие кто из них приобрел собственными трудами. По этому же правилу, т. е. независимо от принадлежащего им лично имущества, подлежат снабжению по разверстке также и сыновья нойонов-сотников и лиц свободного состояния отправляющихся на службу также в сопровождении трех товарищей'. Так гласил указ, и далее: 'Нойоны-тысячники, сотники и десятники обязуются довести об этом нашем указе до всеобщего сведения. После же надлежащего обнародования сего указа все виновные в его нарушении подлежат строгой ответственности. Буде окажутся люди, проявляющие нерадение в деле пополнения состоящей при нас гвардейской стражи или даже выражающие несогласие состоять при нас, то в таковых случаях надлежит командировать к нам, вместо них, других людей, а тех подвергать правежу и ссылать с глаз долой в места отдаленные'. Так повелевалось с присовокуплением: 'Никоим образом не удерживать направляющихся к нам крепостных - аратов, которые хотели бы обучаться во дворце и состоять при нас'.

§ 225. Во исполнение указа Чингис-хана произвели набор от тысяч отобрали также, согласно указу, сыновей сотников и десятников и откомандировали их. Раньше, как известно, было 80 человек кебтеулов - ночной стражи. Теперь их число довели до 800, а затем поведено было пополнить их до 1000. При этом поведено никому не возбранять вступления в кебтеулы. Командующим гвардейским полком кешиктенов ночной стражи был назначен Еке-Неурин. Еще прежде было набрано 400 кешиктенов-стрельцов, хорчи-кешиктен. По сформировании их, командующим стрельцами был назначен Есунтее, Чжельмеев сын, совместно с Тугаевым сыном, Букидаем. При этом было поведено: 'Вместе с дневной стражей турхаутов, в каждую очередь вступают также и стрельцы-лучники в следующем порядке: в первую очередь вступает во главе своих стрельцов - Есунтее; во вторую - Бугидай; в третью - Хорхудак, и в четвертую - Лаблаха. Под своим же начальством они вводят в каждую очередь и смену турхаутов, носящих сайдаки. Отряд стрельцов пополнить до 1000 и передать под команду Есунтее'.

§ 226. 'Прежний отряд турхаутов, вступивший в службу вместе с чербием Оголе, пополнить до 1000 и передать под команду чербия Оголе же, из родичей Боорчу. Один тысячного состава полк торхаутов передать под команду Мухалиева родича - Буха; другую тысячу турхаутов передать под команду Алчидая, из родичей Илугая; третью - чербию Додаю; четвертую - чербию Дохолху; пятую - родичу Чжурчедая - Чанаю; шестую - Ахутаю, из родичей Алчи. В седьмой полк, из отборных богатырей, поставить командиром Архай-Хасара. Этому полку быть несменяемым, повседневным полком - гвардии турхаутов. В военное время быть ему передовым отрядом богатырей'. Итак, командированные по избрадию от тысяч гвардейцы турхауты составили отряд в 8000. Ночной стражи - кебтеулов, вместе со стрельцами-лучниками, также стало 2000. И всего- - отряд в 10000 человек - тьма кешиктенов. Чингис-хан повелеть соизволил: 'Наша личная охрана, усиленная до тьмы кешиктенов, будет в военное время и Главным средним полком'.

§ 227. Старейшинами четырех очередей Дневной стражи турхаутов Чингис-хан назначил следующих лиц и установил следующий порядок дежурств: в первую очередь вступает со своими кешиктенами и командует ими - Буха; во вторую - Алчидай, в третью - Додай-черби и в четвертую - Дохолху-черби. По назначении старейшин очередей был назначен во всеобщее сведение следующий распорядок несения дежурной службы:

'Вступив в дежурство, дежурный начальник делает перекличку дежурным кешиктенам и сменяется затем по истечении трех суток с момента вступления в дежурство. За пропуск дежурства пропустившего оное дежурство наказывать тремя палочными ударами. Того же дежурного за вторичный пропуск дежурства наказывать семью палочными ударами. Того же дежурного за пропуск дежурства в третий раз, если при этом он был здоров и не испросил разрешения на отлучку у дежурного начальника, наказать тридцатью м семью палочными ударами и, по признании его не желающим состоять при нас, сослать в места отдаленные. Дежурные старейшины обязуются объявлять этот приказ каждой трехдневной смене. Если приказ не объявлялся, ответственность за последствия будут нести дежурные старейшины. Кешиктены же подвергаются законным взысканиям лишь в том случае, если они пропускают дежурства вопреки объявленному им приказу. Дежурные старейшины, невзирая на их старшинство, не должны учинять самовольной расправы, без особогонашего на то разрешения, над теми моими кешиктенами, которые вступили на службу одновременно со мною, с ровесниками моими по службе. О случаях предания кешиктенов суду надлежит докладывать мне. Мы сами сумеем предать казни тех, кого следует предать казни, равно как и разложить и наказать палками тех, кто заслужил палок. Те же лица, которые, уповая на свое старшинство, позволят себе пускать в ход руки или ноги, такие лица получат возмездие: за палки - палки, а за кулаки - кулаки же!'

§ 228. И еще повелел государь Чингис-хан: 'Мой рядовой кешиктен выше любого армейского начальника-тысячника. А стремянной моего кешиктена выше армейского начальника - сотника или десятника. Пусть же не чинятся и не равняются с моими кешиктенами армейские тысячники:

в возникающих по этому поводу ссорах с моими кешиктенами ответственность падет на тысячников'.

§ 229. И еще повелел государь Чингис-хан: 'Ко всеобщему сведению дежурных офицеров. Вступив в дежурство и отбыв каждый на своем посту дневную службу, стрельцы-турхауты еще засветло сменяются кебтеулами и проводят ночь вне дворца. При нас же ночной караул несут кебтеулы, которым, при своей смене, и сдают: стрельцы - свои сайдаки. а повара-бавурчины - свою посуду. Проведя ночь вне дворца, стрельцы-турхауты и повара-бавурчины, пока мы кушаем бульон-шилюн, размещаются сидя у коновязи и договариваются с кебтеулами. После завтрака они расходятся по своим местам: стрельцы - к своим сайдакам, турхауты - к своим помещениям, бавурчины - к своей посуде. По этому правилу и в том же порядке вступает в дежурство каждая очередь. Тех людей, которые после заката солнца будут ходить без разрешения сзади или спереди дворца, кебтеулы обязаны задерживать на ночь, а утром подвергать допросу. Кебтеулы, сменяя друг друга, вступают в дежурство по сдаче своих значков. По сдаче же таковых они и уходят, сменяясь с дежурства. На ночь кебтеулы размещаются на своих постах вокруг дворца. Кебтеулы, стоящие на страже у ворот, обязаны рубить голову по самые плечи и плечи на-отвал всякому, кто попытался бы ночью проникнуть во дворец. Если кто явится ночью с экстренным сообщением, обязан сказаться об этом кебтеулам и затем, вместе с кебтеулом же, передавать сообщение, стоя у задней стены юрты. Никто не смеет садиться выше места расположения кебтеулов, никто не смеет входить, не сказавшись кебтеулам. Никто не должен ходить мимо постов кебтеулов. Никто не должен ходить и возле кебтеулов. Не дозволяется также расспрашивать о числе кебтеулов. Проходящего мимо кебтеулов последние обязаны задержать, равно как и того, кто ходил возле кебтеулов. У того, кто расспрашивал о числе кебтеулов, кебтеулы должны отобрать лошадь, на которой тот ехал в тот день, вместе со всей сбруей и одетым на нем платьем. Помните, как был задержан за хождение ночью мимо кебтеулов даже и сам верный наш Элчжигидай'.

§ 230. 'Тучами небо ночное закрыто,

Ты ж па посту, моя верная стража:

С дымником юрту мою стережешь ты, Плотным ее облегаешь ты кругом - Сон навеваешь на вежды мне крепкий. Ты ведь и в сан возвела меня царский.

* * *

Звездами, небо ночное горит.

Ты же мой сон безмятежный в постели

Чутко блюдешь, моя стража ночная,

Юрту-дворец мой кругом обступая.

К сану высокому ныне меня

Ты, благовещая стража, взнесла!

* * *

Сетью ль сплетутся дожди в непогоду,

Иль все живое мороз цепенит,

Ливень ли льет непрерывным потоком -

Ты ж - все вокруг моей юрты сетчатой,

О благоверная стража ночная.

Сердцу ты радость, моя легкокрылая,

Стража ночная моя, Кебтеул!

В радостный сан ты меня вознесла.

В бурю-невзгоду военную

Юрту с подолом мою окружала

Ты, во мгновение ока встающая,

Верная стража моя, Кебтеул!

* * *

Берестяного сайдака

Только рукою коснись -

Вся во мгновение ока встает

Бодрая стража моя, Кебтеул.

* * *

Звучным колчаном из ивы

Только ударь еле слышно -

Медлить не станешь ты,

Быстрая стража моя,

О благовещий ты мой, Кебтеул!

* * *

Славьте же старою стражей ее!

И турхаутом великим зовите

Семьдесят тех турхаутов, что вместе

С чербием Оголе в службу вступили.

* * *

Славьте же старыми богатырями

Богатырей под началом Архая!

Также Хорчином Великим зовите

Есунтеё с Бугидаем стрельцов!'

['В пасмурные облачные ночи юрты мои, имеющие дымники, кругом облегала ты крепко убаюкивала меня во дворце, старая стража моя. Ты и на этот трон возвела меня.

'Называйте же старыми богатырями Архаевых богатырей. Зовите великими стрель-дами Есунтеевых и Бугидаевых стрельцов!']

Так он изволил говорить.

§ 231. 'Пусть же и потомки потомков моих, которые некогда будут снимать мой престол, пусть они берегут как память обо мне от всяких забот и горя тот десятитысячный корпус моих личных кешиктенов, которые избраны от девяноста и пяти тысяч, чтобы состоять лично при мне. Разве не превыше добрых гениев хранителей были мне эти десять тысяч кешиктенов!' Так он изволил говорить.

§ 232. Еще говорил Чингис-хан: 'В ведении кебтеулов состоят придворные дамы-чербин и девушки, домочадцы, верблюжьи пастухи - темечины и коровьи пастухи - хукерчины;на попечении тех же кебтеулов находятся и дворцовые юрты-телеги. Знамена, барабаны и копейные древка также хранят кебтеулы. Они же имеют наблюдение и за нашим столом. Равным образом кебтеулы имеют наблюдение за тем жертвенным мясом и пищей, которые предназначаются для тризн на могильниках. Всякие растраты продовольственных припасов взыскиваются с заведывающих таковыми кебтеулов. При раздаче питья и кушаний, стрельцы-хорчины обязаны начинать раздачу с кебтеулов, самую же раздачу производить не иначе, как по разрешению кебтеулов. Кебтеулы имеют наблюдение за всеми входящими л выходящими из. дворца. При дверях должен постоянно дежурить дверник-кебтеул, около самой юрты. Двое из кебтеулов состоят при Великой Виннице. От кебтеулов же назначается кочевщик-нунтуучин, который устраивает на стоянку и дворцовые юрты. Когда мы отбываем на соколиную охоту или звериную облаву, в таковых наших занятих принимают участие и кебтеулы, оставляя, однако, известную часть кебтеулов, соображаясь с обстоятельствами и временем, при юртовых телегах'.

§ 233. И еще говорил Чингис-хан: 'Если мы самолично не выступаем на, войну, то и кебтеулы без нас да не выступают на войну. При таковом нашем ясном повелении будем привлекать к строжайшей ответственности тех ведающих военными делами чербиев, которые пошлют кебтеулов на войну, злонамеренно нарушив наше повеление. Вы спросите, почему же не подлежат посылке на войну кебтеулы? Прежде всего потому, что именно кебтеулы пекутся о нашей златой жизни. А легко ли проводить ночи, охраняя нашу особу? Легко ли попечение о Великом Аурухе и во время И ночевок и на стоянках? Итак, без нас самих не отправлять на войну людей. обремененных столь сложными и многоразличными обязанностями. Быть по сему!'

§ 234. И еще повелеть соизволил государь Чинтис-хан: 'Кебтеулы принимают участие в разрешении судебных дел в Зарго, совместно с Шиги-Хутуху. Под наблюдением кебтеулов производится раздача сайдаков, луков, панцырей и пик. Они же состоят при уборке меринов и погрузке вьючной клади. Совместно с чербиями кебтеулы распределяют ткани. При назначении стоянки для стрельцов-хорчинов и Дневной стражи турхаутов, с правой стороны от дворца надлежит располагать Есунтеевых и Букидаевых стрельцов и Алчидаеву, Оголееву и Ахутаеву Дневную стражу. С левой стороны от дворца располагаются турхауты Буха, Додай-чербия, Дохолху-чербия и Чаная. Архаевы богатыри должны занимать пост перед дворцом. Кебтеулы, на попечении которых находятся дворцовые юрты-телеги, держатся возле самого дворца, с левой стороны от него. Додай-черби, управляя дворцовыми делами, заведует также и всеми окружающими дворец кешиктенами-турхаутами, дворцовыми домочадцами, конюхами, овчарами, верблюжьими и коровьими пастухами. Заведуя всем этим, Додай-черби располагается в тылу. Он, как говорится, 'отбросом питается, конским пометом отепляется''.

§ 236. Преследуя по повелению государя сыновей Тохтоа Меркитского - Худу, Чилауна и других, Субеетай, в своей кованой из железа колеснице, настиг их на реке Чуй, уничтожил и возвратился.

§ 237. Чжебе, преследовавший Найманского Кучулук-хана, настиг его в Сарик-хуне, уничтожил и возвратился.

§ 238. Уйгурский Идуут прислал к Чингис-хану посольство. Через послов Аткираха и Дадая он извещал: 'С великой радостью слышу я о славе Чингис-ханова имени! Так ликуем мы, когда рассеются тучи и явит себя матерь всего - солнце. Так радуемся мы, когда пройдет дед и откроются вновь воды реки. Не пожалует ли меня государь Чингис-хан. Не найдет ли и для меня хоть шнурка от золотого пояса, хоть лоскута от своей багряницы. Тогда, стану я твоим пятым сыном и тебе отдам свою силу!' На эти речи послов Чингис-хан милостиво соизволил передать такой ответ: 'Дочь за него отдам, и быть ему пятым сыном моим. Пусть Идуут приезжает, взяв с собой золота, серебра, жемчугов, перламутров, златотканной парчи, узорчатых штофов и шелковых тканей'. Обрадованный такою милостью к нему, Идуут набрал золота, серебра, жемчугов, перламутров, шелков, златотканной парчи, штофов узорчатых и, явившись, представился Чингис-хану. Чингис-хан пожаловал Идуута и выдал за него Ал-Алтуну.

§ 239. В год Зайца (1207) Чжочи был послан с войском Правой руки к Лесным народам. Проводником отбыл Буха. Прежде всех явился с выражением покорности Ойратский Худуха-беки, со своими Тумен-Ойратами. Явившись, он стал провожатым у Чжочия. Проводил его к своим Тумен-Ойратам и ввел в Шпхшит. Подчинив Ойратов, Бурятов, Бархунов, Урсутов, Хабханасов, Ханхасов и Ту басов, Чжочи подступил к Тумен-Киргязам. Тогда к Чжочи явились Киргизские нойоны Еди, Инал, Алдиер и Олебек-дигин. Они выразили покорность и били государю челом белыми кречетами-шинхот, белыми же меринами да белыми же соболями. Чжочи принял под власть Монгольскую все Лесные народы, начиная оттуда по направлению к нам, а именно народы: Шибир, Кесдиин, Байт, Тухас, Тешек, Тоелес, Таси Бачжиги. Взял он с собою Киргизских нойонов-темников и тысячников, а также нойонов Лесных. народов и, представив Чингис-хану, велел бить государю челом своими белыми кречетами да белыми ж меринами, да белыми ж соболями. За то, что Ойратский Худуха-беки первый вышел навстречу Чжочия с выражением покорности, вместе со своими Ойратами, государь пожаловал его и выдал за сына его, Инальчи, царевну Чечейген, Царевну же Олуйхан выдал за Инальчиева брата - Торельчи, а царевну Адаха-беки отдали в замужество к Онгудцам. Милостиво обратясь к Чжочи,

Чингис-хан соизволил сказать: 'Ты старший из моих сыновей. Не успели выйти из дому, как в добром здравии благополучно воротился, покорив без потерь людьми и лошадьми Лесные народы. Жалую их тебе в подданство',

И повелел так.

§ 240. Борохул же был послан против Хори-Туматского племени, Хори-Туматами правила, по смерти своего мужа, Дайдухул-Сохора, - Ботохой-Толстая. Достигнув их пределов, Борохул-нойон, с тремя людьми,

пошел вперед своего войска. Когда он поздно вечером пробирался по невообразимо трудной лесной тропинке, Туматские дозорные в тылу у него

устроили засаду на этой самой тропе, захватили его и убили. Узнав об убийстве Борохула, Чингис-хан очень разгневался и стал сам собираться в поход на Туматов. Насилу его отговорили Боорчу с Мухалием. Тогда он послал Дорбетского Дорбо-Докшина и наказал ему: 'В строгости держи войско и попробуй, молясь Вечному Небу, покорить Туматское племя'. Дорбо отрядил часть войска к той самой охранявшейся Туматским караулом тропе, по которой хотел пройти перед тем отряд Борохула, и, обманув неприятеля этим ложным движением, сам направил войска по тропе, проложенной дикими буйволами. Когда же и лучшие из ратников стали колебаться, он приказал отборным ратникам нести наготове по десяти прутьев для понукания отстающих. Вооружив ратников топорами, тесаками, пилами и долотами и всяким потребным инструментом, он приказал прорубать просеку по следу буйволов, пилить и рубить деревья. И вот, поднявшись на гору, он внезапным ударом обрушился на пировавших беспечно Туматов и полонил их.

§ 241. Тут же, у Ботохой-Толстой, в плену у Туматов находились и Хорчи-нойон с Худуха-беки. Пленение же Хорчи произбшло при следующих обстоятельствах. Чингис-хан разрешил ему взять себо в жены тридцать самых красивых Туматских девушек. Он и поехал за Туматскими девушками. Тогда покорившиеся было перед тем Туматы восстали и захватили нойона Хорчи в плен. Узнав о пленении Хорчи, Чннгис-хан послал к Туматам Худуху, как хорошего знатока Лесных народов. Но и Худуха-беки был также схвачен. Замирив окончательно Туматский народ, Дорбо отдал сотню Туматов семейству Борохула в возмещение за смерть его. Хорчи набрал себе тридцать девиц, а Ботохой-Толстую он отдал Худуха-беки.

§ 242. Порешив выделить уделы для матери, сыновей и младших братьев, Чингис-хан произвел такое распределение. Он сказал: 'Матушка больше всех потрудилась над созиданием государства. Чжочи - мой старший наследник, а Отигин - самый младший из отцовых братьев'. В виду этого он, выделяя уделы, дал 10000 юрт матери совместно с Отчигином. Мать обиделась, но смолчала. Чжочию выделил 9000 юрт, Чаадаю - 8000, Огодаю - 5000, Толую - 5000, Хасару - 4000, Алчидаю - 2000 и Бельгутаю - 1500 юрт. Потом говорит: 'А Даритай (-отчигин) был на стороне Кереитов. Долой его с глаз моих! Истребить'. Тогда Боорчу, Мухали и Шиги-Хутуху стали говорить ему: 'Это ли не значило бы угашать свой собственный очаг или разрушать свой собственный дом! Ведь он единственный дядя твой и заветная память твоего блаженного родителя. Уничтожить его - как можно допустить подобное? Прости же неразумному, и пусть вьется дымок над детским кочевьем твоего блаженного родителя!' Долго они уговаривали его, один за другим, и так горячились и сокрушались, что дым шел из ноздрей. Наконец, вспомнил он своего блаженного родителя и, успокоенный речами Боорчу с Мухалием, сказал: 'Ну пусть будет так!'

§ 243. Чингис-хан продолжал: 'Отдавая в удел матери с Отчигином 10000 юрт, я приставляю к ним четырех нойонов: Гучу, Кокочу, Чжунсая и Аргасуна. К Чжочию приставляю троих: Хунана, Мункеура и Кете. К Чаадаю - троих: Харачара, Мунке и Идохудая'. И еще говорил Чингис-хан: 'Чаадай 1фут и скрытен характером. Пусть же Коко-Цос вместе с ним обсуждает задуманное, состоя при нем и навещая его и утром и вечером'. К Огодаю он приставил двоих: Илугея и Дегея. К Толую - Чжедая и Бала и к Алчидаю - Чаурхана.

§ 244. У Хонхотанского Мунлик-эчиге было семеро сыновей. Старший из семерых, по имени Кокочу, был Теб-Тенгри, волхв. Эти семеро Хонхо-танцев стакнулись как-то и избили Хасара. Тот пал на колени перед Чингисханом и стал ему жаловаться. Но попал он как раз под сердитую руку. и говорит ему Чингис-хан: 'Слывешь непобедимым, а вот и оказался побежденным'. Роняя слезы, Хасар поднялся и ушел. В сердцах он три дня не был у Чингис-хана, а тем временем Теб-Тенгри говорит Чингис-хану:

'Вечный Тенгрий вещает мне свою волю так, что выходит временно править государством Темучжину, а временно Хасару. Если ты не предупредишь замыслы Хасара, то за будущее нельзя поручиться'. Под влиянием этих наговоров, Чингис-хан в ту же ночь выехал, чтобы схватить Хасара. Но Гучу с Кокочу ем предупредили об этом мать, и она тотчас же, следом за ним, выехала в крытом возке, запряженном белым верблюдом. Проехав всю ночь без остановки, на восходе солнца доехала она до места и захватила Чингисхана в тот самый момент, как он, завязав у Хасара рукава и отобрав у него шапку и пояс, подвергал его допросу. Будучи так накрыт матерью, Чингисхан смутился. А мать, пылая гневом, вышла из возка и подходит к ним. Развязала она у Хасара рукава, отдала ему шапку с поясом и, не в силах унять своего раздражения, присела на корточки, растегнулась и, выложив обе груди на колени свои, говорит: 'Видите? Вот груди, которые сосали вы. О пожиратели матерней утробы, о братоубийцы! Что сделал вам Хасар? Темучжин опорожнял когда-то одну полную грудь. Хачиун с Отчигином вдвоем не могли опорожнить и одной. А Хасар успокаивал меня и ублажал, опорожняя обе груди мои. Вот почему .мой Темучжин взял умом, а Хасар - меткой стрельбой и силой.

Кто в перестрелку вступал Тех покорял он стрельбою. Тех, кто робел перед битвой Выстрелом вверх забирал!

Не за то ли и возненавидели вы Хасара, что это он раздавил врагов!' Успокоив мать, Чингис-хан сказал: 'Страшно и стыдно мне материнского гнева. Дарай уедем!' И они уехали. Однако потом он, тайно от матери, отобрал у Хасара людей, оставив ему только 1400 юрт. Но мать узнала, и огорчение этим поступком ускорило ее кончину. А Чжалаирский Чжебке с испугу бежал в страну Баргузинскую.

§ 245. После этого случая стали собираться к Теб-Тенгрию подданные всех девяти языков. Тут и от Чингис-хановой коновязи многие подумывали уйти к Теб-Тенгрию. Уходили к Теб-Тенгрию и крепостные Темуге-Отчигина в таковом народном движении. Тогда Отчигин отправил своего посла Сохора потребовать обратно своих беглых холопов. Но Теб-Тенгрий, всячески надругавшись над послом Сохором, отослал его обратно пешком, заставив нести на спине свое седло, и сказал при этом: 'Будешь послом как раз под пару Отчигину!'¹ Вынужденный принять обратно своего посла к таком уничижении, Отчигин на другой же день отправился к Теб-Тенгрию сам и сказал: 'Посла Сохора вы с поношением отправили обратно пешим. Требую своих крепостных!' При этих его словах семеро Хонхотанцев соступили его со всех сторон и говорят: 'А в праве ты был посылать своего посла Сохора?' В страхе, как бы они чего над ним не сделали, Отчигин-нойон ответил: 'Да, я тут поступил неправильно, виноват!' - 'А раз виноват, то проси прощения на коленях!' И велели ему стать на колени сзади Теб-Тенгрия. Крепостных, конечно, ему не отдали, и Отчигин на следующее утро чуть свет отправился к Чингнс-хану. Когда он вошел, Чингис-хан еще лежал в постели. Отчигин пал на колени и со слезами сказал: 'К Теб-Тенгрию стали стекаться крепостные всех девяти языков. И вот я послал к Теб-Тенгрию своего посла Сохора потребовать обратно своих собственных крепостных. Когда же он, всячески оскорбив моего посла Собора, выслал (то обратно пешим с седлом на спине, я сам отправился требовать их. Но семеро Хонхотанцев обступили меня со всех сторон и заставили просить прощения у Теб-Тенгрия, стоя сзади него на коленях'. Рассказывая все это, он рыдал. Чингис-хан не успел еще произнести ни слова, как Борте-'кин привстала на постели и села, прикрывая грудь свою концом одеяла. Слезы закапали у нее из глаз. как только увидала она, что Отчигин в самом деле плачет. И она заговорила: 'Что же это они делают, эти Хонхотанцы! Только на днях стакнулись и избили Хасара, а теперь опять. Как смеют они ставить позади себя на колени Отчигина? Что это за порядки такие?

Так, пожалуй, они изведут всех твоих братьев, подобных лиственницам или соснам. Ведь несомненно, что долго ли, коротко ли:

Падет как увядшее древо

Тело твое, государь.

Кому же дадут они править '

Царством смятенным твоим?

Столпом сокрушенным падет

Тело твое, государь.

Кому же дадут они править

Царством разбитым твоим?

['Когда, подобно высохшему дереву, падает твое - тело, кому дадут они править твоим царством, которое уподобится разметанной конопле? Когда, подобно колонне, обрушится твое тело, кому дадут они править твоим царством, которое уподобится стае птиц'