Умер Сергей Анатольевич Старостин. Человек не просто известный, и любимый не просто многими. О нем сейчас много пишут и еще напишут люди, знавшие его намного лучше (ближе, дольше), чем я. Его имя не раз еще всплывет в мемуарах, воспоминания будут появляться в предисловиях к сборникам научных статей и телепередачах. Его будут вспоминать как верного друга и азартного спорщика, как приятного собеседника и как лидера, в самые беспросветные для нашей науки годы умевшего заразить коллег спокойным оптимизмом, который бывает иногда свойствен очень востребованным профессионалам. Будут перечислять открытия и нашумевшие публикации. Кому-то захочется упомянуть его музыкальные пристрастия, кому-то будет важно, что благодаря С. А. в очень многих университетах мира слово 'Россия' в первую очередь ассоциируется уже отнюдь не с гуманоидными политиками и не с алкоголиками в ушанках...

Это все обязательно будет и без меня. Меня же заставляет писать этот текст вот что. Увы, не так уж много людей понимают, чем занимался С. А. и что именно успел сделать. Да, что личность незаурядная - видно было любому. Но все-таки... Вот уже несколько дней прошло... Почему серьезные, немолодые, немало повидавшие люди продолжают восклицать - 'не может быть', 'не укладывается в голове', 'не могу поверить, что это правда'? Уж им ли не знать, что - да, умирают порой и самые талантливые, иной раз и помоложе, чем в 52? Как объянить всей читающей общественности, почему настоящей катастрофой видится эта смерть тем, кто понимал, чем был занят Сергей Старостин последние лет двадцать? Что ж, он не был бы серьезным ученым, если бы о его работе легко было рассказать в немногих общедоступных фразах. Сейчас, когда сам он уже ничего не скажет, великого лингвиста отделяет от большинства людей языковой барьер. Наверное, профессиональный инстинкт бывшего переводчика бунтует во мне, требуя - ну, хотя бы попробовать этот барьер преодолеть. Попробовать популярно что-то объяснить, или хотя бы дать почувствовать масштаб.

* * *

В немногих фразах - все-таки не получится. Простите заранее, будет немножко длинно. Ведь одной-двумя фразами можно... ну, выхватить яркую деталь. Вот, например, вам рассказывают, что некий человек в студенческие годы за ночь на пари выучил словарь довольно экзотического и непросто устроенного языка (нивхского, если вам это что-то говорит). Ну и...? А у нас на курсе один пятаки бантиком завязывал... Или что некто с равной легкостью цитировал длинные стихи - санскритские, древнеяпонские, древнекитайские. Не просто на языке подлинника, а в аутентичном произношении соответствующей эпохи. Конечно, простому кандидату наук (хотя бы и филологических) тут остается только ахать и моргать - но, увы, масштаб того, что этот человек сделал, через такие общепонятные мелочи не передать. Потому - все-таки чуть длинее, и о менее бросающихся в глаза непрофессионалу вещах.

* * *

Старостин занимался сравнительно-историческим языкознанием (более кратко - компаративистикой), а больше всего известен как специалист по дальнему сравнению. Что это за область, и какими чертами надо обладать, чтобы оставить в ней заметный след?

Начнем чуть издалека. В наше время любой грамотный человек встречал такое словосочетание - индоевропейские языки, слыхал хотя бы отголоски дискуссий о прародине индоевропейцев, об их мифологии и т. п. Индоевропеистика - старейшая и самая популярная в сравнительно-историческом языкознании область исследований. Попробуем ответить на заданный выше вопрос, исходя из этого общеизвестного примера.

Знать одновременно латынь, древнегреческий, готский, санскрит, литовский и древнеисландский (не считая нескольких обыкновенных, современных языков - ведь за литературой тоже надо следить) - это очень неплохо... для начала. А вообще-то нужно очень хорошо понимать устройство минимум двух десятков языков, древних и не очень; для наиболее важных - еще и ориентироваться, например, в диалектах (ведь можно навсегда прослыть верхоглядом и дилетантом, пару раз перепутав ионийскую форму с аттической, или в древнеанглийском слове не заметив англского выравнивания - как будто оно стандартно-уэссекское); понимать очень разную степень надежности множества разнородных источников и описаний; научиться видеть эволюцию такой сложной системы, как язык, в динамике - с первого взгляда отличая правдоподобный сценарий развития от маловероятного, возможный архаизм от результата поздней перестройки... и вот когда все это есть - и когда родство слов из не слишком близких языков (напр., санскритского чакра и английского wheel) для человека примерно так же интуитивно-очевидно, как связь однокоренных слов в родном языке (напр., собор и собрание) - тогда уже можно писать диссертации, иметь собственное мнение о прародине индоевропейцев и рассуждать о наличии в их культуре понятия 'свобода'.

Индоевропеистика - классическая область. На ней историческая лигвистика отрабатывала свои методы, и очень многие компаративисты начинали именно с нее. Оставил в ней свой след и Старостин. Но чтобы понять, чем он занимался большую часть жизни, надо прежде всего осознать одну вещь: чтобы двинуться на шаг дальше - взяться за группировки родственных языков, более древние, чем индоевропейская семья, - всего этого мало. На хорошем уровне заниматься 'дальним сравнением' таким способом - непосредственно сопоставляя данные разных языков - просто нельзя.

Ведь любому серьезному лингвисту очевидно, что бессмысленно сравнивать, скажем, абхазский язык с современным китайским: если какие-то сходства и найдутся, их можно заранее и оптом списать на случайность. Сравнение на таких дистанциях требует ступенчатой реконструкции, и делается это примерно так.

С одной стороны - с 'китайской' - нужно сначала путем анализа данных древних словарей рифм, современных китайских диалектов и старых заимствований из китайского в соседних языках (японском, корейском, вьетнамском) существенно уточнить реконструкцию среднекитайского произношения VII в. н. э. (а среднекитайский на слух отличался от любого современного диалекта не меньше, чем латынь от французского). Потом, изучая межъязыковые заимствования и рифмы поэтов еще более древних эпох, а также особенности строения составных иероглифов, - шаг за шагом углубить реконструкцию примерно до эпохи Чжоу. Далее нужно это древнейшее поддающееся восстановлению звучание китайского сопоставить с данными других синотибетских языков - старописьменного тибетского, лушей, куки-чинских и др. - и сделать ревизию синотибетсой реконструкции.

С 'кавказской' же стороны - восстановить сначала праязыки всех групп восточнокавказских (нахско-дагестанских) языков: нахских, аваро-андийских, цезских, даргинских, лезгинских... Иначе говоря, проделать для каждой из них примерно такую же работу, какую индоевропеисты разных стран примерно за полтора столетия проделали по индоевропейской семье (ведь древних языков тут нет, из-за чего временные дистанции между языками велики - т. е. даже языки одной группы могут отличаться сильнее, чем санскрит от древнегреческого. Правда, до Николаева и Старостина этой группой занимался кн. Н. С. Трубецкой - в эмиграции, восстанавливая по памяти утраченные в Гражданскую войну записи - но полная ревизия реконструкции в такой ситуации мало чем отличается от работы с нуля). Оперируя этими промежуточными праязыками, реконструировать правосточнокавказский (видимо, чуть более древний, чем праиндоевропейский). Затем восстановить праязык для западнокавказских, в которые и входит абхазский (эта подсемья, правда, гораздо компактнее, чем восточнокавказская, и реконструируется практически в один этап). Сопоставить восточнокавказскую реконструкцию с западнокавказской, убедиться, что все эти языки родственны, восстановить их общий праязык - прасевернокавказский.

Потом заметить неслучайные сходства между прасинотибетским и прасевернокавказским (его еще многие десятилетия можно было бы не заметить, если бы все вышеперечисленное не сделал в значительной степени один и тот же человек) - и сформулировать, наконец, сенсационную синокавказскую гипотезу. Правда, всем ведь известно, что бинарные сопоставления - не совсем комильфо; поэтому надо еще обладать достаточной эрудицией и широтой кругозора, чтобы обратить внимание на подозрительные сходства полученной реконструкции с базисной лексикой кетского языка; выжать все, что можно, из скудного материала енисейских языков (к которым относится кетский); убедиться, что данные всех трех семей - севернокавказской, енисейской, синотибетской - идеально состыкуются; и тогда уже предъявить научному сообществу не просто гипотезу, а проработанную реконструкцию... А иначе говоря, начать долгий (на десятилетия) спор с бесчисленными оппонентами и скептиками, попутно выясняя, нельзя ли уточнить детали путем привлечения к сравнению материалов по древнебирманскому или языкам бодо-гаро.

Да, вот примерно это и называется ступенчатой реконструкцией - в исполнении виртуоза и классика жанра. Когда сравниваются уже не непосредственно известные языки, а промежуточные праязыки (да еще громоздящиеся в три-четыре этажа), за каждым из которых - десятки 'просто языков'; которые, однако, тоже надо, хотя бы в общем и целом, знать - ведь нужно постоянно оценивать надежность той или иной детали, сильно влияющую на правдободобность каждого из возможных решений... Сколько надо нормальному взрослому человеку... да хотя бы и нормальному лингвисту! - чтобы 'в общем и целом' изучить один такой 'просто язык'?

* * *

Старостин был бы крупным ученым, если бы не написал ничего, кроме 'Реконструкции древнекитайской фонологической системы'. Он был бы очень крупным ученым, если бы почил на лаврах, закончив (совместно с С.Л.Николаевым) реконструкцию прасевернокавказского языка. Если бы успокоился после синокавказской реконструкции, мы говорили бы - мировая величина. Но какими эпитетами можно охарактеризовать человека, который последовательно берется за несколько проектов такого масштаба?

Ведь после синокавказской будет еще алтайская реконструкция (во главе группы исследователей, включавшей А. Дыбо, О. Мудрака и еще несколько человек). Затем - совместно с И. Пейросом - реконструкция праязыка аустрической макросемьи. И попутно - многочисленные уточнения рекострукции для макросемьи ностратической. А дальше Старостин уже замахнулся на классификацию всех языков Евразии (вчерне - практически завершил). И собрал под эту задачу большой интернациональный коллектив специалистов. Были ли вообще до него серьезные лингвисты, мыслившие в таком масштабе? Ну, разве что Гринберг с его 'массовым сравнением'. Которого до сих пор ругают за грубость его методов - совершенно напрасно, он ведь и сам понимал и писал, что его методики - для предварительной классификации множества плохо описанных языков, ничего похожего на старостинскую скрупулезность там нет и не планировалось. Правда, поток придирок к старостинским реконструкциям тоже едва ли иссякнет, пока существует компаративистика. Но упреки к Старостину со стороны 'узких' (работающих в рамках одной языковой семьи) специалистов очень часто звучат совершенно иначе. Примерно так: 'Я знаю, что в моей области он сделал несколько блестящих открытий, но невозможно себе представить, чтобы тот же человек на таком же уровне занимался еще и теми языками, и вон теми, это уже несерьезно.' Разные люди слышали подобное от специалистов по разным семьям.

Постепенно тон критиков менялся. Скепсис уступал место желанию что-то подправить, уточнить, разобраться, затем - осторожному энтузиазму. Все чаще исследователи с мировыми именами цитировали его сочувственно, а то и восторженно. Ученый, меняющий представление коллег о границах возможного, научно познаваемого, - не всегда доживает до всемирного признания и славы. Старостин - практически дожил.

Да, а он ведь еще программировал. И преподавал, и писал учебники. И улучшал математические алгоритмы, используемые в лексикостатистике. И сделал еще с десяток 'небольших' (достойных нормальной докторской диссертации) открытий в компаративистике - вроде той же енисейской реконструкции или доказательства принадлежности хурритского и урартского языков к севернокавказским. А еще... но нет, тут я лучше остановлюсь. Это будет очень длинный список, и все равно я что-то забуду. А я хотел сосредоточиться на одной задаче - передать масштаб.

Не знаю, насколько это получилось. Закончу таким маленьким наблюдением: если читатель когда-нибудь открывал книжку по сравнительному языкознанию, то наверняка ему попадались такие выражения - 'закон Винтера', 'закон де Соссюра'... А вот 'закона Старостина' никакого нет. И не будет: это термин был бы бессмыслен, ибо непонятно, какая из сотен закономерностей, достойных такого названия, имеется в виду.

* * *

Перечитал написанное - сумбурный, пунктирный текст, так нельзя писать в некрологах. Я почему-то спешил; очень важно показалось написать об этом именно сегодня. В этом тексте нет настоящих чувств, они бы там не поместились, разве что между строк. И я не чувствую себя вправе писать о Сергее Старостине 'как о человеке'; но с другой стороны - это ведь тоже он, в огромной степени именно этим он жил.

Компаративистика не просто бурно развивалась в последние десятилетия. Не в меньшей степени, чем какая-нибудь астрофизика, она оказалась в числе наук, меняющих представление о самом мире, в котором мы живем. Ведь если говорить об истории человечества в целом - а не той ограниченной области во времени и пространстве, которую покрывает писанная история - то никто сейчас не вкладывает в ее познание так много, как лингвисты. Потому что материал, с которым работает археолог, или палеоантрополог, или генетик - не так разговорчив, не так переплетен с тем, что делает человеческую историю человеческой - с мышлением, с культурой, с верой. Поэтому Старостин был очень нужен всем. Проникая в недоступные до него глубины прошлого, он на глазах у нас менял картину мира, в котором мы живем, и целый мир становился иным.

А ведь задачи, которые он должен был решить если не за пять ближайших лет, то за семь, - пожалуй, останутся теперь в наследство другому поколению. Оно, это поколение, обязательно будет; благодаря, не в последнюю очередь, тому же Старостину у нас сейчас самая сильная школа в мировой компаративистике. Она непременно сумеет пережить очередную волну бессмысленно-тотальных реформ, как пережила пару предыдущих. Но...

Внезапно, сердечным приступом оборвалась - эпоха. Да, сейчас видно - целая эпоха; да, уже миновала. Никакая смерть на моей памяти не производила такого впечатления - зияющей пустоты впереди. Там - без Старостина - уже другой мир; жить в нем и познавать его будут другие люди. И никакая другая смерть не обязывала с такой пронзительной силой - увидеть собственные занятия и поступки в масштабе вечности, к которой и при жизни С. А. был ближе любого из нас.